В 1821 году, как я запомню, ученье шло так же однообразно, как и в прошлом году. Отлучки из класса повторялись всё чаще и чаще, особенно если провожатая впустит меня только в калитку школы; тут я тотчас же выйду в задние ворота и опять цельный день гуляю с товарищами.

Были они у меня следующие: Василий Андреев Балашов, Иван Васильев Трефилов-Богданов, Александр Борисов Жирнов-Богданов, Михайла Андреев Галкин, Алексей Андреев Шамов, Дмитрий Фёдоров Журавлёв, Пётр Яковлев Шапугин и Владимир Иванов Никонов. Теперь один только остался в живых — Александр Жирнов.

Во время лета занимались мы всё более купаньем в так называемом «Псарском пруде», близ бывшей помещичьей псарни. Наука в течение лета шла ещё медленнее, да я впрочем и не интересовался ей, удивляясь на своих товарищей, которые уча часослов не могли нечего читать в псалтири н наоборот, кто учит псалтирь, заставят его читать часовник, это значит зады твердить: он ничего не прочтёт, а если и станет читать, то, как говорится, ощупью.

          В праздник летней Казанской Божией Матери мать моя собралась в Белогостицкий монастырь и взяла меня с собою. Поездка наша была на лодке, называемой «Соминкой»; перевозчиком был Яков Алексеев Корякин. Богомольцами была полна лодка, и путь наш был до устья р. Вексы, мимо деревни Борисовской и сёл: Сельца и Сулости. Рекой Вексой, помнится, проезжали не одни рыболовные язы, которые содержал наш перевозчик.

Он для проезда лодки разбирал заплоты, сделанные в воротах, где быстро течёт суженная река. Мне помнится, что над нашей лодкой по всему протяжению Вексы летало с оглушительным криком бесчисленное множество чаек. Берега Вексы густо поросли тальником. Лодка наша остановилась против монастырских ворот, и когда мы вышли на берег, то был уже благовест к обедне.

С западной стороны монастыря была тогда многолюдная ярмарка в полном разгаре. Шатры торговцев были раскинуты целыми рядами: в них продавались съестные припасы всякого достоинства: жаркое холодное, сайки, калачи, пряники и орехи, торговали тут грушевым и простым квасом; вино продавалось в нарочно устроенном сарае, из которого в большое продолговатое окно выдавали по требованию лишь в посуде вместо же стаканов давали глиняные плошки такие же, как ныне зажигают для иллюминации на Св. Пасху и царские дни.

Около питейного дома производилась для предстоящего сенокоса ряда косарея: их были тысячи с поднятыми кверху, как ружья, косами. Богомольцы толпились около шатров, мы же малые дети в это время воровали крыжовник в монастырском саду, которого кустами было посажено очень много, особенно близ решётчатого палисадника, или садовой ограды.

Густой лес яблоней рос в этом обширном саду, находящемся на запад от монастыря. Монастырь был полон богомольцев. Там и сям стояли и сидели бесчисленные толпы их. Икона Казанской Богоматери была устроена над царскими вратами, в том месте, где обыкновение существует изображать тайную вечерю¹⁰. Рама вокруг была окружена сиянием и имела вид большого круга; для прикладывания же к ней богомольцев икона спускалась в своей раме посредством особого механизма на медных цепях и потом поднималась опять на своё место. После обедни для богомольцев выставлен был в нескольких чанах монастырский квас, в котором плавали деревянные корцы.

В это время хлебодарь-инок раздавал большому и малому по укругу хлеба. Этим и заканчивается монастырский праздник.

          Не могу сказать, приходила ли тогда икона Казанской Богоматери из Ростова с соборным причтом, как ныне или нет? Ярмарка же за стенами монастыря продолжалась до самой ночи; она была тогда с подторжьем и продолжалась два дня.

          Помню в этот год, по наущению товарищей ли или сам по себе, я украл у матери полуимпериал и купил на него у торговки около фунта пряничных орехов; отдав империал, я не требовал сдачи, а торговка мне сама не сдала. Дело это товарищи обнаружили, и мать меня наказала розгами, а торговке, Анне Андреевне Журавлёвой (матери моего товарища Журавлёва), был сделан строгий выговор за такую выгодную продажу.

Эта проделка потом повторилась и при приезде отца; я из нескольких пачек ассигнаций вынул одну красную в 10 р. и на неё купил такое же количество пряников уже у другой торговки, Екатерины Фёдоровой Богдановой-Трефиловой, матери товарища, Ивана Трефилова. В этой краже подозрение пало на домашних, но скоро этот грех торговка развязала:
она принесла деньги сама, мой отец наказал меня уже не так, как мать, это остановило меня навсегда от подобных проступков, которые и теперь мне ещё памятны.

После этих неприятностей наука моя в школе прекратилась, и я был обречён ехать на весну в Тихвин на огород своего отца, чтобы, как тогда выражались, «воробьёв с гороха пугать».

Конец зимы прошёл для меня весело — без всяких книжных наук. Отец уехал на ярмарку в Тихвин и для меня нарочно оставил работника дер. Краснова Якимовской волости Максима Семёнова Камчатного, который и должен был меня отвезти.

          В эту зиму мой отец за покупкой свежей рыбы ездил в Москву вместе с матерью, где и останавливался в Симоновом монастыре у жившего там на спокое Тихвинского архимандрита Герасима, человека весьма близкого по г. Тихвину моему отцу.

          Этот архимандрит был прежде настоятелем Тихвинского большого монастыря, а в мире был известный крестьянин Абрам Гайдуков. Он был более половины своей жизни провёл между старообрядцами в «Стародубских скитах» и по строгости своей жизни, какую он вёл там, был у них много лет начальником.

Соскучась такою жизнию, он оставил скиты и пошёл ходить по разным в то время известным духовным лицам. Это было в конце XVIII века. В конце концов он словом и делом убедился в прежнем заблуждении.

Вскоре случай привёл его при Петербургском Митрополите Гаврииле способствовать обращению известного тогда раскольника и бывшего некогда его единомышленником крестьянина Ксенофонта:
затем спустя немного времени Авраам принял иноческий образ в Новгородском Клонском монастыре под именем Герасима и, бывши там игуменом, устроил над препод. Михаилом Клонским бронзовую позолоченную раку с резным балдахином на 12-и колоннах.

Из этой обители он был переведён архимандритом в Тихвинский большой монастырь. В его там бытность император Павел I с великими князьями Александром и Константином Павловичами перенёс Чудотворную икону Тихвинской Божией Матери из тёплой трапезной церкви в соборную, что совершалось после устройства там иконостасов и стенной живописи. Мастер этой прекрасной живописи был Ярославский уроженец Шустов.

В память этого события академиком Шебуевым написана на холсте масляными красками большая картина длиною в 5 аршин, а вышиною в 4 аршина, изображающая момент, когда император Павел I с великим князем Александром Павловичем несли икону, спускаясь по высокой и широкой лестнице, ведущей в эту церковь. Церковь эта устроена над старыми монастырскими погребами. Бесчисленное множество народа, большею частью местные граждане, на картине писаны с натуры; оба пола в национальных современных костюмах.

          Герасимом же построены на большой Богородской улице монастырские богадельни; это очень большой корпус, а возле него великолепные каменные ворота, в которые отлиты чугунные, прорезные, полукруглые двери с вензелем императрицы Екатерины II, пожертвованные из зимнего дворца; эти ворота длиною и шириною по три сажени, весом же в несколько сот пуд. Они стоят всегда растворённые. Затем им же сделаны каменные монастырские конюшни.

Начатая постройка по приказу Императора Павла Петровича — настоящая монастырская ограда — была закончена уже Императором Александром I. Этот же архимандрит Герасим отлил колокол в 1000 пуд.

По старости лет он удалился на спокой в Московский Симонов монастырь, но до самой смерти он каждогодно ездил потом молиться иконе Тихвинской Божией Матери. В один такой его приезд, в 1823 г., посетил обитель эту Император Александр I, и ему архимандрит Герасим показывал написанную Шебуевым картину.

Император остался очень этим доволен; настоятелем же обители был в то время архимандрит Самуил.

          В конце этого года в Угодичах был пожар; сгорело 4 дома против питейного дома в Кабацкой улице.

          В половине марта 1822 г. отправили меня в Тихвин с работником Максимом и его сыном Николаем. Весна стала уже открываться; с трудом столбовой дорогой доехали на санях до г. Устюжны Новгородской губернии; там посоветовали уже ехать просёлочными дорогами. На этой просёлочной дороге, не знаю, далеко ли от города Устюжны, в дремучем лесу, выехали мы на поляну протяжением с версту во все стороны, окружённую дремучим лесом. Среди этой поляны стоит каменная церковь (погост), где живут одни священники. Близ церкви течёт ручей. Вся сказанная поляна была сплошь укладена крупным диким камнем, самый малый из них невозможно было сдвинуть с места, а не только что поднять. Это множество каменьев, в некоторых местах натасканных друг на друга, по рассказу местного причетника, будто бы должны были упасть на г. Устюжна из шедшей по небу тучи, но молитвы св. Прокопия Устюжского отвели эту тучу на оное место, где эти камни и обрушились на находившийся тут лес.

          В память этого чуда здесь и поставлена была церковь.