В это время я потерпел чувствительное поражение от двух банкротств: первое от торговца Александровского рынка купца Парихова, а другое от купца Ивана Павлова Жукова, уроженца города Петровска, торговавшего у Каменного моста и в заключение всего зять Дмитрш Грачёв тоже остановил платёж; поэтому на Ростовскую ярмарку я приехал без денег, а на ней предстояли платежи.

          Ростовской ярмарка в этом 1838 году приказано было открыться от 5 до 20 февраля; товары со всех мест пришли на 5 число; а в этот день было мясное заговенье; масленица взяла своё; Московское купечество не поехало от своей масленицы, а иногородные исправляли её в Ростове; о торговле не было и слова; все занялись масляницей; ярмарка началась с первой недели великого поста и кончилась в половине третьей недели поста, по старому обычаю; ярмарка в такое время больше уже и не повторялась, а как я сказал выше, стала продолжаться по-старому. В эту ярмарку я не покупал мёду, но на деньги, вырученные из проданого сахара, купил у Н. Д. Боткина немного чаю.

          В этот год Алферовский прислал на Ростовскую ярмарку в первый раз своего старшего сына Василья Васильевича с партией кубовой краски и торговал на первый раз превосходно.

          Ещё в бытность мою в Петербурге в этом же году сгорел новый сахарный завод у Алферовского, выстроенный им на правом берегу Невы, недалеко от церкви Самсония; я приходил тогда посмотреть знакомое мне пожарище, где принимал и сахар не один раз. Этот незабвенный для меня купец имел каменный дом на две улицы в приходе Владимирской Богоматери у «пяти углов». Знакомство моё с ним открылось тогда, тогда он имел ещё свой сахарный завод в Екатериненгофе, на даче Лодера. Алферовский иногда в шутку называл себя сахарному заводчику Жадимировскому и мне Артынову, — земляком, потому что у нас в Ростовской округе есть деревня Жадимирово Ивановской волости, а в актах села Угоднчь есть даже и имя Алфёрко.

          В 1839 году коммерция моя во время лета была в самых стеснённых обстоятельствах; нужда заставила меня прибегнуть к денежному займу у огородника тогдашнего ростовщика Дмитрия Иванова Куландина; не знаю, какой он деревни, а только Шулецкой волости. Относительно его была даже поговорка: «пропал тот человек, кто сознался с Куландой!» Зимой и в ярмарку я существовал Куланднным кредитом и чаю у Боткина купил немного. 20 февраля помер в Угодичах уважаемый всем Богоявленским приходом священник о. Николай. Летом я опять поехал в Петербург и 1 июля был во вновь уже отделанном зимнем дворце с крестьянином с. Поречья, Евграфом Васильевым Лисицыным; отец его Василий Ильин в то время был придворным поставщиком цветов; время это было свадьбой великой княгини Марии Николаевны с принцем Максимилианом; там в залах были расставлены на показ публике столы с золотой и серебряной посудой, гардероб приданого платья и сундуки для хранения оного.

          11 июля ездил я на гулянье в Петергоф, туда и обратно на пароходе Берда; 12 июля на обратном пути на взморье застигла нас сильная буря с градом безмерной величины; ехавший с нами какой-то граф одну из таких градин, более фунта весом, в стакане привёз в Петербург. 17 июля гулял по первой мануфактурной выставке, бывшей в биржевых пакгаузах на набережной Невы, возле биржи.

          12 августа обнародован был Высочайший манифест об установлении курса однообразного для всей России на серебро, золото и ассигнации. Манифест этот был подписан 1 июля 1839 года. В этот день было великолепное гулянье на Елагином острове и был великолепный фейерверк: я гулял там с зятем Димитрием и сестрой Настасьей; там бы л подписан и вышеупомянутый манифест об уничтожении лажа.

          В Ростове в это время стоял следующий курс 5 руб. асс. стоили но ходячему курсу 6 р. 30 к., 10 р. асс. 12 р. 60 к. и т. д. 100 руб. асс.= 126 руб., 3-рублёвая золотая монета = 13 р. 50 к., полуимпериал (5 р.) = 23 р. Империал (10 р.) = 46 р. трёхрублёвая плотника 13 р. 50 к. платина в 6 р. = 27 р. платина в 6 руб. = 27 руб. плотинка в 12 руб. = 54 р. 20-тифранковая французская монета была = 22 рублям. 40 франков = 44 рублям; 5 копеек серебром стоили 24 коп. Гривенник (10 к. с.) = 48 коп. Пятиалтынный был = 72 к. Двугривенный = 96 коп. Четвертак (25 к. с.) = 1 р. 20 к. Полтинник (50 к. с.) = 2 р. 40 к. Новый серебряный рубль был равен 4 р. 50 к. Старый полтинник = 2 р. 60 к. Старый целковый = 5 рублям, прусской талер со столбами = 6 рублям; австрийский талер с орлами = 5 р. 80 к.

          Долги в это время до нового года старались заплагить по сказанному выше курсу, а с нового года серебряный рубль стал равняться 3 р. 50 коп. В это время торговля шла бойко, потому что всякий старался купить товар но состоящему курсу.

          Нижегородскую ярмарку в этом году посетил Наследник Цесаревич Александр Николаевич; для его приезда была устроена выставка произведений Нижегородской губернии, которая помещалась близ ярмарочного собора в Китайском ряду.

          Августа 20 с огородником Всеволодом Андреевым Грачёвым был я в гостях в Александровской Лавре у знакомого ему иеромонаха Лампада; как представить тут моё удивление, когда в этом иеромонахе встретил я своего бывшего товарища по гостиному двору купеческого сына Евграфа Иванова Кайдалова, второго сына Елены Афанасьевой Кайдаловой, который в 1825 году ушел в иночество, и никто не знал, куда; тут у нас затронута была любимая моя струна о былых временах, когда мы слушали рассказы стариков о старине Ростовской. Для поддержания нашего разговора он принёс книгу, от которой я пришёл в восторг; книга эта была рукопись моего дяди Михаила Дмитриева Артынова, под названием «Книга истории села Угодить и о городе Ростове и его округе», написанная им в 1793 году и поднесённая им в Тихвине, в Тихвинском монастыре Петербургскому митрополиту Гавриилу, посетившему эту обитель. Из неё я вполне выписал историю села Угодичь и родословную Артыновых.

          Такие неожиданные события в день моего тезоименитства остались навсегда в моей памяти. В 1840 году торговые дела мои совершенно пали; кредит мой положительно подорвался, а семейство моё пришло в упадок и расстроилось. Товарищ мой Миронов оборотился ко мне спиной, потому что стал сыт моим достоянием; тут я вспомнил о нём замечание, сказанное мне Фёдором Максимовичем Плешановым, когда ехал с ним из Питера: «Жид крещёный, конь лечёный и вор прощённый никогда не будут благонадёжны». Миронов прежде торговал с Плешановым и честно не рассчитался. Выезд мой из Питера был замечателен; взяты были мной с крестьянином с. Угодичь Петром Яковлевым Софроновым, имевшим семенную лавку на Щукином дворе в Петербурге, два места во вновь устроенных почтовых бриках. Зять мой пошёл в Нарвскую часть прописать для выезда в брике мой паспорт. Надзиратель не стал прописывать; ходил и я просить, конечно, не с пустыми руками, но он мне тоже не стал прописывать; я принуждён был идти в главный почтамт и передать кому-нибудь мой билет; к счастию моему, тут пришёл главный почт-директор; чиновники передали ему моё дело; он распросил меня о причине и записал имя и фамилию надзирателя Нарвской части, а мне велел съездить за моим багажом; время этому прошло два часа; почтовый брик дождался меня, и я с непрописанным паспортом выехал из Питера. Не знаю, было ли что после надзирателю; это случилось 18 сентября.

          В октябре я опять выезжал из Питера и уже в последний раз по торговой части; путь мой тогда лежат на следующие города: Шлиссельбург, Новую Ладогу, Тихвин, Устюжну, Весьегонск, Мологу, Южскую Пустынь, Рыбинск, Романов, Ярославль и Ростов, по вновь учреждённой от какой-то компании почтовой дороге.

          С самого начала 1841 г. я невыносимо страдал душою, смотря на бедствие своего семейства; наконец, в Ростовскую ярмарку, 12 Февраля, поступил в услужение к тестю своему, Фёдору Фёдорову Бабурину в железную лавку, где и стал торговать. Лето в этом году было весьма жаркое: на 16 июня поспел на грядах зелёный горох; на 20 июня поспели огурцы и, наконец, на 27 июня начали жать хлеб.

          Главный кредитор, мой Куланда только один просил на меня окружного начальника, Ивана Фёдоровича Леонтьева, и ещё бывший мой товарищ крестьянин деревни Воробылова Иван Николаев Тихонов, но прошение их осталось без уважения; тогда родной дядя Тихонова бурмистр Степан Григорьев Тихонов восстал на меня за своего племянника, но окружной оставитл и это дело без последствия.

          Во время лета, в свободное время, бурмистр с. Угодичь Степан Тихонов, земский или писарь Алексей Алексеевич Озеров и я ходили в сельский архив, находящийся под колокольней Николаевской церкви, где нашёл я следующие памятники старины: рукопись стольника Алексея Богданова Мусина-Пушкина «От Ноя праотца до великого князя Рюрика»; на заглавном листе написано: «Книга о великих князьях русских, отколе произыде корень их». (Писана в лист кудреватой скорописью XVII в. кажется 710 г.) Копии с грамот царя Ивана Васильевича Грозного, Царя Феодора Иоанновича, писцовую книгу села Угодичь, опись Богоявленской церкви села Угодичь; писцовую книгу пустоши «Козиной», Рыбную память — приём рыбы в казну; грамоту Царя Петра Алексеевича 1709 года; указ о погребении св. Димитрия митрополита Ростовского; председателя монастырского приказа графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, грамоту Императора Петра Великого 1722 года; опись Николаевской церкви села Угодичь 1763 года; духовное завещание Филиппа Карр племяниику своему Алексею Карр 1808 года; духовную грамоту Филиппа Карр о тридцатитысячном капитале 1800 года.

          Все эти вышеписанные памятники старины отчасти и были мной списаны.

          Весной 1842 г. соборный староста, Ростовский почётный гражданин Иван Васильевич Хлебников, приступил к возобновление Ростовского собора; мастером был посадский г. Ростова Алексей Федоров Крылов³⁰. В это время ходил я смотреть соборный тайник, находящийся в северо-восточной главе собора; для входа в него устроена в столпе соборного алтаря, подле северных дверей, прочная каменная лестница.

          В великий пост я приобщался в Ростове, в церкви Спаса, что на площади, у уважаемого всеми священника о. Михаила Иоанновича Ржевского; вместе со мной приобщалось семейство Шуйских купцов Посылиных и ещё какой-то старинных времён вельможа из Москвы; это у о. Михаила было не редкость. Любимый у него причетник был Нил Степанович, известный всему городу своею честностию и акуратностию и уже старик. Но вот что с ним случилось. Во время причастного стиха он засвечал свечи на лампаде, которая поднималась над царскими вратами; засветив, он не поднял её к верху, а когда священник отдёрнул завесу и стал отворять царские врата, Нил Степанович начал поднимать лампаду кверху. В это время, на соблазн всем, сказанный вельможа поклонился в землю и вставая каким-то образом зацепил головой лампаду, а та зацепила за его волосы, отчего бывший на его голове парик взвился к верху вместе с лампадой и там завертелся на лампаде. Священник вышел с дарами, а мы все не могли воздержаться от смеха; нужно же было сотвориться такому искушению!

          Мая 13 прибыл из Москвы в Ростов поклониться Ростовской святыне киевский митрополит Филарет Амфитеатров; в 1836 году назначен он был архиепископом Ярославским и Ростовскпяь, но не бывши на своей кафедре, был произведён в Киевские митрополиты. Он остановился в Яковлевском монастыре. 14 числа, в день св. Исидора блаженного, служил в его храме литургию и собрался уже совсем ехать обратно в Москву, но его убедил архимандрит Яковлевского монастыря Иннокентий остаться ещё на сутки; вот красноречивый рассказ об этом при мне самого архимандрита Иннокентия, когда он был в гостях у дедушки моего (по жене) купца Фёдора Ильина Бабурина, знакомого архимандриту ещё с того времени, когда он был священником села Поречья.

          Митрополит, собравшись обратно в Москву, стал благодарить за приют и хлеб-соль хозяина обители; Иннокентий удивился такому поспешному отъезду владыки и сказал ему: «Высокопреосвященнейший Владыко! Неужели Вы так скор0 хотите оставить нас?» — «Да, отвечал ему митронолит, меня требуют в Москву, куда я немедленно и должен ехать; нарочный посол зовёт меня туда». «Нужды ради бывает и закону пременеие.» — сказал ему Иннокентий. — «Не вижу и не предстоит мне ныне такой нужды», — отвечал ему митронолит. — «Для вас только, Высокопреосвященнейший владыко, и предстоит такая нужда, для которой и вы сделаете закону преминение, вы хотя и знаете эту нужду, но запамятовали её; позвольте мне напомнить вам оную». — сказал ему архимандрит. Митрополит весьма удивился, услышав это и не зная того, что бы могло удержать его так обязательно, он пожелал знать эту причину. Тогда Иннокентий сказал ему: «Высокопреосвященнейший владыко! Известно Вам, что нынешний угодник св. Исидор блаженный, при гробе которого вы совершали ныне божественную литургию, когда-то стоял утреню в здешнем Ростовском соборе, и после оной в тот же день за раннюю обедню к вам в Киев и после оной с Киевской просфорой обратно в тот же день поспел на княжеский пир в Ростов; но это ещё не нужда ваша, нужда будет впереди. Заутра у нас память того самого святителя, который у тебя, владыко, в Киеве освящал соборную церковь; он не отговаривался и, забыв преклонность лет своих, поспешил на зов преп. Антония и Феодосия. Прошло с тех пор более 700 лет и доселе никто из Киевских иерархов не заплатил ему этого духовного долга, которого он столь долго ждёт с христианским терпением; наконец терпение его истощилось и он как заимодавец, потребовал своего долга от вас, и вы по своему престолу должник его и приехали сами лично заплатить ему духовный долг; неужели вы, Высокопреосвященный владыко, думаете что приехали сюда случайно поклониться только угодникам Ростовским? Нет, Высокопреосвященнейший владыко, это молитва заимодавца вашего Святителя Исаии пред престолом Божиим потребовала от вас уплаты долга, и вы духом вашим повинуясь воле архиерея великого, небеса прошедшего, как верный должник не обинулися и явились для уплаты долга не ранее и не позднее, как на день памяти вашего заимодавца, и я теперь уверен, что вы премените закон ваш и так скоро не оставите нас, как думали, и заутра заплатите долг свой святителю Исаии, в день его памяти, и не оставите в долгу престол ваш и не заставите святителя стужать более о долге своём».

          Митрополит Филарет весьма удивился такой находчивости Иннокентия и, конечно, остался в Ростове ещё на сутки. Во время ночи, по зову митрополита приехал из Ярославля архиепископ Ярославский Евгений, и в день памяти свят. Исаии оба святителя служили литургию в Ростовском соборе, а после оной оба святителя служили молебен совокупно трём святителям: Леонтию, Исаии и Игнатию.

          По расставаньи митрополит стал благодарить Иннокентия за то, что он вовремя напомянул ему о семисотлетнем долге, с которым так чудно Господь привёл ему расплатиться. На это ахримандрит ответил ему: «Не ко мие должно отнести это, высокопреосвященный владыко, но к юроду нашему Давыду; при ожидании приезда вашего в воротах моей обители, подбежал ко мне этот юрод и весьма внятно сказал мне: «Скажи митрополиту, чтобы он заплатил семисотлетний долг святителю Исаии, службой ему и он заплатит».».

          В Угодичах в это время случилось происшествие. Уважаемый мною бурмистр села Угодичь Степан Тихонов в этом году посажен был под арест в полицейскую часть за непослушание. Ему приказано было на бумагах подписываться: «сельский старшина», а он подписывался «бурмистр». Каземат его был у каменного моста, где ныне помещается богадельня «свят. Димитрия»; такой же каменный дом был и напротив этого дома, тоже возле каменного моста. Я нередко посещал его в этом заключении. Вместе с нашим бурмистром сидел ещё один крестьянин из села Филимонова, которое находится за озером. Он мне рассказывал тогда, что около Филимонова множество различных насыпей и курганов, которые крестьяне называют «пановыми могилами». Часть этих могил по малоземелью поступила под пашни. Во время пашни выпахивается множество черепков и разных вещей: колец, привесок, а иногда и монет; крестьянин одну монету тогда показывал, она была тоненькая, серебрянная, в четвертак и покрыта какими-то татарскими надписями. Крестьяне (по словам рассказчика) курганы многие разрывали, но находили в них всегда очень мало, преимущественно вышеозначенные вещи, и больше всего жжёные кости и горшки. Попадали перегорелые топоры и стрелы. Об селе Филимонове я впоследствии времени из рукописи Хлебникова выписал сказание под заглавием «Воевода Филя». Опять сожалею, что не списал дословно, но делать нечего, помещаю здесь как сохранилась моя выписка.

          Ростовцы, уважая отвагу и в неприятеле, не любили своего князя Глеба Долгорукого, не отличавшегося смелостию, а потому вместо его Ростовом и правил наместник. В это время Ростовцы поссорились с Яновцами и двинулись на них войной под предводительством своего воеводы старого Фили, имевшего себе храброго помощника, в лице своей единственной дочери Фёклы, прозванной молодым Филей; кроме того, молодая Филя была одной из первых красавиц Ростова, а её ум и щедрость служили дли других образцом. Филя рано лишилась матери, и её отец предпочёл остаться вдовцом, но частые войны кн. Юрия, в которых постоянно участвовал воевода Филя, не давали ему возможности заняться воспитанием дочери как следует, и он постоянно имел её при себе в походах, вследствие этого она пристрастилась к военному делу и хорошо владела оружием, а впоследствии водила в битву и отдельные отряды.

          Ростовцы победили Яновцев и окружили их город; Однажды молодая Филя охотилась вблизи неприятельского города и случайно приехала на прекрасную поляну, окружённую бором; на поляне возвышался холм, на котором росла рябина и черёмуха, Филя легла под теньюх этих дерев и крепко уснула. В это же время приехал на поляну и другой охотник сын Яновского князя, молодой Улейбой «ясные очи». Он только что возвратился из Киева для свиданния с родными и по приезде нашёл свой город осаждённым. Отец его и побеждённые Яновцы обрадовались его приезду и оживились; молодой князь поднял дух Яновцев, привёл в порядок войско отца и сам принял над ним начальство, но прежде чем начать битву, он под видом охотника поехал осматривать расположение лагеря Ростовцев и узнал, с какой стороны удобнее напасть на них. Объезжая таким образом местность, он заблудился и очутился на той же поляне, на которой спала Филя. По доспехам Улейбой тотчас узнал юную красавицу и хотел ближе посмотреть её, но лежавший в ногах Фили огромный пёс залаял и тем разбудил её.

          Разбуженная Филя тотчас надела на себя доспехи и, сев на коня, стала ожидать Улейбоя; но этот не дошёл к ней и почтительно подал свой меч, признав себя её пленником. удивлённая Филя покраснела и впервые устыдилась своих ратных доспехов, пожалев, что в эту минуту она не в девичьей ферязи; после этого она немедленно поворотила коня и как вихрь понеслась в свой стан.

          Улейбой, возвратясь домой, просил у отца позволения идти к Ростовцам, заключить с ними мир и просить руки Фили; получив согласие, он отправился к старому Филе, заключил с ним мирный договор и просил руки дочери; старый воевода был очень рад этому и тотчас же послал за дочерью; Филя скоро пришла одетая в великолепную ферязь и, откинув с лица покрывало, спросила у отца: зачем он звал её? Тот, указывая на Улейбоя, отвечал: «Твой пленник принёс тебе покорность и просит у меня себе победителя; делай с ним что знаешь!..» Филя бросилась на шею отца и сказала: «Родитель! Моя судьба зависит от тебя, я во всем тебе повинуюсь. Вскоре после этого был совершён их брак, и на первых порах молодая чета поселилась в тереме старого Фили, стоявшем близ Ростовского озера (ныне с. Филимоново).

Следующая страница