|
О книгах.---->
Несколько книг Ивана Шмелёва---->
Солнце мёртвых. Содержание.
Часть 25. Под ветром.
Миндальные сады доктора...
Надо зайти проститься. Я совершаю последний круг, последнее нисхождение. Делать внизу мне нечего: сидеть на горе легче.
Охлестывает меня ветвями, воет-визжит кругом. Покалывает и прячет синее море -- играют на нем барашки. Белеет через деревья дом доктора. Дубовые колоды вделаны на века. Стены -- крепость. Водоемы хранят и в жары студеную -- зимних дождей -- воду. Продал доктор свой крепкий дом и перебрался в новый -- из тонких досок, -- в скворешник-гробик.
А вот и доктор. Он стоит перед домиком, неподвижно, раскинув руки, как огородное чучело. Ветер треплет его лохмотья.
-- Ветром занесло к вам... доктор... проститься перед... зимой!
-- Да-да... -- бросает он озабоченно, а его, кисель киселем, лицо продолжает смотреть кверху. -- Зрение проверяю... Вчера отчетливо различал, а сегодня шишек не вижу...
-- Ветром посбивало!
-- Вы думаете... Но я и сучков не вижу. Десять дней принимаю один миндаль... горький. Нет, оставьте! Я не имею охоты продолжаться. Обидно, что не кончу работу, потеряю глаза... Заключительные главы -- "апофеоз русской интеллигенции", не успею! Слепну, ясно. Вчера один коллега, который каждый день умеет есть пирожки, прислал пирожок... но такие боли... опиум принял и уснул. Перед утром видел ее, Наталью Семеновну... Положила голову на плечо... "Скоро... Миша!" Конечно -- скоро. А ведь должен же быть хоть там какой-нибудь мир, где есть какой-нибудь смысл?! Ибо хотим смысла! И вот, под опиумом мне все открылось, но... забыл! Два часа вспоминал... а как я был счастлив! Помню... про "дядюшку" что-то...
-- Как, про "дядюшку"?!
-- Как будто смешно... но... У чeловества, у нас, у нас! дядюшки не было! Такого, положительного, с бородой честной, с духом-то земляным, своим... с чемоданчиком-саквояжиком, пусть хоть и рыженьким, потертым, в котором и книги расчетные, и пряники с богомолья, и крестики от преподобного... и водица святая... и хоро-шая плетка!
-- Не понимаю, доктор!..
-- Может быть, это от миндаля с опиумом? -- прищурился доктор хитро. -- Я про интеллигенцию говорю! Были в ней только... полюсы, северный и южный! Стойте, ветра не бойтесь... нам с вами ветер не повредит! не может повредить! Один полюс, хоть северный, -- "высоты духа"! Рафинад! Они только тем и занимались, что из банкротства в банкротство... и дух испустили! Гнили сладостно и в том наслаждение получали. Одну и ту же гнилушку под разными соусами подавали, -- какое же, скажите, питание в... гнилушке, хоть бы с фимиамами?! А другой полюс... -- плоть трепетная и... гну-усная, тоже под соусами ароматными... -- дерзатели-рвачи-стервецы! Эти ничего не подавали, а больше по санитарной части: все -- долой! и -- хочу жрать! Но под музыку! с барабаном! жрать хочу всенародно и даже... всечеловечно! А между ними "болть" колыхалась, молочишко снятое! Оно теперь, понятно, сквасилось и... А "дядюшки"-то и не было! который ни туда, ни сюда! А -- погоди, малец: тебя надо в бане выпарить, голову вычесать, рубаху чистую на тебя надеть, вот тебе крестик от преподобного и... букварь! и плетка на случай! Ядра-то не было! Молочишко-то всю посуду заквасило... Не понимаете?! Aга! Я эту формулу могу содержанием наполнить на двадцать томов, с историческими и всякими комментариями! В лучшем случае у нас вместо дядюшки-то кузен был! А чего от кузена ждать?! Рецептики у кузена всегда больше презервативного и ртутного характера. Он из "Варьете" на две минуты к бабушке перед соборованием, а потом к мадам Анго, на утренний туалет, а там к кузине, а там пищеварением занимается, стишками побалует и в клуб -- друзья дожидаются доклад об "устремлениях" послушать... И подметки у него всегда протертые! Да, дядюшка! По нем скоро весь земной шар будет тосковать... ибо уж если ступит -- знает, куда нога попадет! И в саквояже у него
всегда свое! И в книжке у него все, до "нищему на паперти подано -- 2 копейки"! А у кузена больше на манжетке написано -- "в "Палермо" метрдотелю 5", и не поймешь, как и за что, да и пять ли!
Он потер глаза и принялся проверять по шишкам.
-- Да, слабеют. Вчера дубовую дверь ночью ломали, лезли... да крепка! А окна, как видите, на три аршина, -- предусмотрено! Так они все мотыги и лопаты забрали. Так с культурой! Передком еще тащилась, а как передок со шкворня, -- задний то стан и налетел -- хряп! Ну... звери сломали клетку, змеи разбили стеклянный ящик...
Я вижу, как он задыхается от ветра, пригибающего кипарисы, но уходить не хочет и к себе не зовет. Просит стоять за деревом: так не дует.
-- Конечно, отвлеченности теперь страшно утомляют, но без них нельзя даже здесь! А теперь обобщения неизбежны, ибо итоги, итоги подводим! Решать надо! Вот вчера умер уже семнадцатый! от голода! По... третьего дня в Алупке расстреляли двенадцать офицеров! Вернулись из Болгарии на фелуге, по семьям стосковались. И я как раз видел тот самый автомобиль, как поехали расправляться за то, что воротились к родине, от тоски по ней!! Сидел там... по-эт, по виду! Волосы по плечам, как вороново крыло... в глазах -- мечтательное, до одухотворенности! что-то такое -- не от мира сего! Героическое дерзание! Он, в каких-то облаках пребывающий, приказал!!! рабам приказал убить двенадцать русских героев, к родине воротившихся! Стойте!! -- подбежал ко мне доктор и схватил за руку... -- Чего-то мы не учитываем! Не все умирают! Значит, жизнь будет идти... она идет, идет уже тем, что есть которые убивают! и только! в этом и жизнь -- в убивании! Телефоны работают: "Убить?" -- "Убить". -- "Едем!" -- "Торопитесь!" Это уже вид функции принимает!! Значит, ясно: надо... уходить.
-- А надежда, доктор? А расплата?!
-- Функция! -- говорю. Какая может быть тут надежда?! А расплата -- укрепление функции. Мерси покорно. Гниение конституциональное! Вы имеете понятие о газоидальной гангрене? Вы не слышите этого шипенья?! Ну, слушайте. Почему вчера не были на собрании? Смот-рите, могут и убить! Я вам сейчас...
Доктор вытащил из какой-то складки заплат розовенький листок бумаги, затрещавший в ветре.
-- Стой, не дерись... сейчас выпущу... Читайте, на розовеньком-то: "Явка обязательна, под страхом предания суду революционного трибунала!" Значит, вплоть до... функции! Я не потому пошел, а... выступал сам маэстро! Н-ну, хоть маэстро функций! сам товарищ Дерябин! Раньше парнишка с Путиловского заводу наших профессоров пушил и учителям носы утирал, а они улыбались не без приятности, а тут сам Дерябин! Все козыри ихние! Чтобы вся интеллигенция явилась! Она любит "Голгофу"-то, ну, с ее вкусами-то и считаются. Ведь они-то, центр-то, пси-хологи! Все перепоночки интеллигенции-то знают... Все и явились. С зубками больными даже, с катарами... кашлю что было, насморку! Они не являлись, когда их на борьбу звали, от Дерябиных-то защищать и себя, и... Но тут явились на порку аккуратно, заблаговременно! Хоть и в лоскутках пришли, но в очках! некоторые воротнички надели, может быть для поддержания достоинства и как бы в протест. Без сапог, но в воротничке, но... покорен! Доктора, учителя, артисты... Эти -- с лицом хоть и насмешливо-независимым, но с дрожью губ. В глазах хоть и тревожный блуд, и как бы подобострастие, но и сознание гордое -- служение свободному искусству! Кашлянет по театральному, львенком этаким салонным, будто на сцене, и... испугается -- будто поперхнулся. Товарищ Дерябин в бобровой шапке, шуба внакидку, лисья... как у Пугачева!
-- Но... у него хорьковая шуба...
-- Ну да! У него и хорьковая есть. А тут в лисьей. Фи-гу-ра! Или мясник он был, или в борцах работал... а может быть, и урядник, в хлебном селе такие попадаются... широкорылый, скуластый... Наган на стол! О просвещении народа! Что уж он говорил!.. Ну... Да ка-ак зы-кнет!.. -- так все и... "Такие-сякие.... за народную пот-кровь... набили себе головы всяческими науками! Требую!! раскройте свои мозги и покажите пролетариату! А не рас-кро-ете... тогда мы их... раскроим!" И наганом! В гроб прямо положил! Ти-ши-на... Ведь рукоплескать бы надо, а? Дождались какого торжества-то! Власть ведь наконец-то на просвещение народное призывает! Ведь, бывало, самоеды как живут, или как свободные американцы гражданские праздники празднуют, и как отдыхают, и развлекаются, через волшебный фонарь народу показать тщились, как бы хоть кусочком своего ума-знания-мозга поделиться, на ушко шепнуть... из-под полы, за двадцать верст по грязи бежали, показать истину-то как пытались... а тут все мозги требуется показать, а... И как будто недовольны остались! Не то чтобы недовольны, а... потрясение! Готовность-то изображают, а в кашле-то некоторая тень есть. Но... когда пошли, подхихикивали! А доктор один, Шуталов... и говорит: "А знаете... мне это нравится! Почвенно, а, главное, непосредственности-то сколько! Душа народная пробуждается! Переварка! Рефлексы пора оставить, не угодно ли... в черную работу!" И за товарищем Дерябиным побежал! ручку потрясти. Что это -- подлость или... от благородного покаяния?! В помойке пополоскаться?! Ведь есть такие... Зовут полоскаться и претерпеть. Поклонимся голоте бесстыжей и победим... помойкой! Чем и покажем любовь к народу! Правда, у таких головы больше редькой... но если и редька начнет долбить и терзаться -- простим-простим и претерпим! -- так... Источимся в страдании сладостном! Вот она, гниль-то мозговая! Ну, с таким матерьяльцем только в помойке и полоскаться. Во что Прометей-то, Каин-то прославленный вылился! -- в босяка, на сладостной Голгофе-помойке самозабвенно истекающего любовию! К зверям бы ушел... не могу!..
Доктор пускает розовенькую бумажку, и она взмывает кверху и порхает розовой бабочкой. Понесло ее к морю.
-- Не спешите. Все хочу главное высказать, а мысли... мозг точат, как мыши... все перегрызают. Не с кипарисами же говорить?! Не с кем говорить стало... Боятся говорить! И думать скоро будут бояться. Я им пакетик хочу оставить, в назидание. Здешние-то, конечно, и не поймут, мавры-то... а вот бы господам журналистам-то бывшим... Они ведь все по журналистике до кровопуска-то... Интересно, когда они один на один с собой?.. Не волк же они или удав? когда пожрет, только бурчание свое слушает в дремоте... Если у них человеческое что-то имеется, не могут они, когда перед зеркалом с глазу на глаз... Плюют в себя? как вы думаете... или ржут?!! Или и перед зеркалом себе успокоительные речи произносят? Во имя, дескать... И шахтер-махер -- во имя?! И -- все? Этот вот смокинг -- от всенародного портного, не носят? человечины не едят? Как же не едят?! На каждого из них... сколько сотен тысяч головушек-то российских падает? А они их речами, речами засыпают, песочком красным... Так-таки и не возмерится?! О, как возмерится!.. до седьмого колена возмерится! Вот и об этом во сне мне было... Те -- не задавят! Эти, здешние, что! Но и они наводят нa выводы... Вчера иду по мосту. Трое звездоносцев обгоняют, в лыках витязей... в издевке-то этой над давним нашим, -- когда лыком сшивали Русь! Про пенсне мое, как полагается, го-гочут! Молчу. И вот непристойные звуки стали производить, нарочно! Воздух отравили и го-го-чут! Только человеку может такое в башку прийти... Животное есть, вонючка... Так она от смерти этим спасается, жидкостью-то своею! Эти так, а те... слово, душу заразили, все завоняли! и еще весь мир приглашают: дружно будем... вонять! И есть, идут!! В вони этой даже какое-то искупление и пострадание находят! возрождение через вонь ждут! Могий вместити! -- говорят!! Франциски Ассизские какие... суп себе из вышвырнутых мощей будут кушать и... плакать! А потому -- пострадание-то сладостно! Словоблудие-то каково! Что же, уходите?
Он провожает меня, доводит до бассейна и останавливает.
-- Тут потише. Я уж в свой... склеп-то и не зову. Да и все прибираюсь, бумажки какие... Да... я вчера Кука читал, про дикарей, и плакал! Живот болел от коллегина пирожка... Милые дикари, святые! Тоже, угощали Кука человечинкой... от радушия угощали! по-медвежьи... и ящерицу на жертвенном блюде подали! Как эти горы -- святы в неведении своем. Горы, падите на нас! Холмы, покройте! От них уходить жалко. Хожу по садам, каждое деревцо оглядываю, прощаюсь. Скверно, что так с трупами, валяются там неделями! И кладбище гнусное, на юру, ветрено... Эту вот руку собаки обгрызут...
-- Ведь вce же -- химия, доктор?
-- А неприятно. Эстетика-то... стоит чего-нибудь? Вон художник знакомый говорит...-- лучше бы хоть удавили! Приказали плакаты против сыпняка писать... вошей поярче пролетариату изобразить! Написал пару солидных, заработал фунт хлеба... да дорогой детям отдал: не могу, говорит, от этого кормиться! Нет, не говорите... Море-то, море-то каково! И блеск, и трепет... -- у Гоголя недавно где-то. Сколько прекрасного было! Ах, на пароход бы сейчас... где-нибудь в Индийском океане... куда-нибудь на Цейлон пристать... в джунгли, в леса забраться... Храмы там заросли, в зеленой тишине дремлют. И Будда, огромный, в зеленом сумраке. Жуки лесные ползают по нем, райские птицы порхают... то на плечо к нему сядут, то на ухо, чирикают про свое... и непременно ручеек журчит... А он, давний-давний... с длинными глазами, смотрит-смотрит, бесстрастно. Я на картинках его таким видал. Чувствуется, что он все знает! И все молчит! Не мелкое, гаденькое, конечное... но великую силу "четыреххвостки" или "диктатуру пролетариата", который звуками воздух отравляет, а... Все знает! Стать бы перед ним так вот... с книгами со всеми в голове, что за целую жизнь прочитал, с муками, какими накормили... и... -- он бы все понимал! -- и сказать только глазами, руками так... "Ну, что? как с ду-мой-то ты своей, своей?! А он бы -- ни ресничкой! Зрячий и мудрый Камень! Вот так подумаю -- и не страшно! Ничего не страшно! Мудрый камень -- и вниду в он! Хоть бы полчаса, для внедрения в... сущее. Ведь я теперь уж кипарисам молюсь! Горам молюсь, чистоте ихней и Будде в них! Если бы я теперь, теперь... миндали сажал, миндальному бы богу молился! Ведь и у миндаля есть свой бог, миндальный. Есть и кипарисный, и куриный. И все -- в Лоне пребывает... Там бы, у подножия, и скончать дни... упереться в Него глазами и... отойти с миром. Может быть, "тайну" ухватишь -- и примиришься. Понимаю, почему и Огню поклоняются! Огонь от Него исходит, к Нему возвращается! И ветер... Его дыхание!
Доктор словно хватает ветер, руками черпает. -- Чатырдагский, чистый. Теперь уж он как приятель...
Сегодня ночью как зашумел по крыше...
Здравствуй, говорю, друг верный. Шумишь? и меня, старика, не забываешь?.. А вот... с помойкой не примирюсь! Я умирать буду, а они двери с крюков тащить! Вчера две рамы и колоду выворотили в том доме, ночью слышал. А они чужих коров свежевать... а они с девками под моими миндалями валяться? А они граммофон заведут и "барыню" на все корки? Каждый вечер они меня "барыней" терзают! Только-только с величайшим напряжением в свое вглядываться начнешь, муку свою рассасывать... -- "барыню" с перехватом! Ужас в том, что они-то никакого ужаса не ощущают! Ну, какой ужас у бациллы, когда она в человеческой крови плавает? Одно блаженство!.. И двоится, и четверится, ядом отравляет и в яде своем плодится! А прекрасное тело юного существа бьется в последних судорогах от какого-то подлого менингита! Оно -- "папа, мама... умираю... темно... где же вы?!" -- а она, бацилла-то, уж в сердце, в последнем очажке мозга-сознания канкан разделывает под "барыню"! На автомобилях в мозгу-то вывертывает! У бациллы тоже, может быть, какие-нибудь свои авто имеются, с поправочками, понятно... Я себе такие картины по ночам представляю... череп горит! И не воображал никогда, что в голоде и тоске смертной такие картины приходить могут. На миндале настояно! Нет, вы скажите, откуда они -- такие?! Бациллы человечьи! Где Пастер Великий? Где сильные, добрые, славные? Почему ушли?! Молчат... Нет, вы погодите, не уходите... Я вам последнее дерзание покажу... символ заключительный!..
Доктор бежит к водоему: за сарайчик, где у него две цистерны -- для лета и для зимы. Таинственно манит пальцем.
-- Всем известно, что у меня особо собранная вода -- всегда прозрачная и холодная! И вот глядите! Вы поглядите!!
Он подымает подбитую войлоком прикрышку люка и требует, чтобы я нагнулся.
-- Видите эту... гнусность?! Вы видите?!..
Я вижу плавающую "гнусность".
-- Это мои соседи с пункта, "6арыню"-то которые... Одному я недавно нарыв на пальце вскрывал. И вот они отравили мне мою воду! Обезьяна нагадила, что с обезьяны спрашивать? Дорожка показана "вождями" стада, которые всю жизнь отравили!..
-- Ступайте, доктор... нехорошо на ветру.
-- Не могу там. Ночью еще могу, читаю при печурке. А днем все хожу...
Он машет рукой. Мы не встречались больше.
Часть 26. Там, внизу.
|
