|
О книгах.---->
Несколько книг Ивана Шмелёва---->
Солнце мёртвых. Содержание.
Часть 30. Конец доктора.
Я не хочу туда. Там теперь только скореженное железо, остовы кипарисов, черные головни.
И витает, как бесприютная птица, беспокойный дух бывшего доктора. А уцелевшая оболочка -- черепушка, осколок берцовой кости и пружины специального бандажа, от Швабэ -- в картонке от дамской шляпы, лежат в милиции, и ротастые парни ощупывают обгоревший череп, просовывают в глазницы пальцы.
-- Вот так... шту-ка!
Сгорел доктор в пышном костре своем, унеслась его душа в вихре.
Его коллега прибыл на сытом ослике, в бубенцах, повертел горелую черепную кость -- разве на ней написано! -- и сказал вдумчиво:
-- Установить личность затрудняюсь. Кто бы это мог быть -- в костре?! Повертел крючки и пружинки от бандажа, сказал уверенно:
-- Теперь для меня совершенно ясно. Хозяин этого бандажа -- доктор медицины Михаил Васильевич Игнатьев. Это его специальный бандаж, собственного его рисунка, от Швабэ. Можете писать протокол, товарищ.
Пишите тысячи протоколов! Вертите, ротастые, черепушку... швырните ее куда!.. Нет у нее хозяина: вам оставил.
Няня остановилась с мешком "кутюков", докладывает:
-- Михайла Василич-то наш... сго-рел! Черепочек один остался, да какой махонечкий! А глядеть -- головка-то у них была кру-упная... Капиталы у них большие, сказывают... на себе носили... Припирался очень на ночь, боялся. А ночь, буря... удушили да пожаром-то и покрыли! Говорить-то нельзя, не знамши. Отмаялся, теперь наш черед. Да уж не вашу ли курочку я видала... на бугорочке, ястреб дерет? Да это еще давеча было, как в город шла. Кричу-кричу -- шш, окаянный! Не боится... облютели, проклятые. Всем скоро...
Новое утро, крепкое. Ночью вода замерзла, и на Куш-Кае, и на Бабугане -- снег. Сверкает, колет. Зима раскатывает свои полотна. А здесь, под горами, солнечно по сквозным садам, по пустым виноградникам, буро-зелено по холмам. Днями звенят синицы, носятся в пустоте холодной, тоскливые птицы осени. На крепком и тонком воздухе, в голоте, четки звуки и голоса.
Что за горячая работа?! Стучат топорами в стороне миндальных садов. Весело так стучат... Словно былые плотники объявились, обтесывают бревна, постукивают топорами. И по железу кровельщики гремят, споро-споро... кому это крышу кроют? Давно не слыхали такой работы.
Идет из-под горы няня, дощенку тянет.
-- Где это плотники заработали? кому строят?
-- Стро-ют!.. По Михал Василичу поминки правят, старый дом растаскивают другой день. Волокут, кто -- что. Господи, твоя воля!.. Всю железу начисто ободрали, быки какие выворачивают... уж и лес! А железо-то пло-тное, двенадцатифунтовое... Ишь как!..
Да, лихо кипит работа.
-- Вот уж хозяин-то был... на-век строил! А растащили за день. Как так, кто? А народ... и рыбаки, и... кто взялся. Прямо волоком волокут. И милиция, и помощник комиссара... Мальчушья набежало... жи-вы! Кричу одному, -- ты что, паршивый чертенок, чужое добро волочишь?! -- Теперь, -- говорит, -- дозволено, всенародно! Мой папанька вот наработал, а я оттаскиваю. Вон что! -- И ты, говорит, тетенька, отдирай, чего осилишь! Всем можно!.. Возьми вот их! А что ж, подумаешь-то... помирать... Хоть потопиться! С голоду-то за сучьями по балкам лазить...
Поминки правят... Я смотрю на свой домик. Последний угол! Последняя ласка взгляда была на нем... Через узенькие оконца солнце вбегало радостными лучами, играло в родных глазах. Оно и теперь вбегает, все на те же места кидает свои полоски и пятна -- на трескающиеся стены, на половицы, исчерченные шагами, на маленький белый столик, в чернильных пятнах и росчерках... Крохотная веранда, опутанная глициниями, оголившимися к зиме... Когда-то воздушные кисти их весело голубели в живых глазах. Заплаканные стекла, давно не мытые... Уйдем... и завтра же выбьют стекла, развалят стены, раскроют крышу, поволокут, потащут... с довольным гоготом мертвецов. Упадут кедры, кипарисы и миндали, и кучи мусора поползут мутными струйками в ливнях...
Глядит домик: уйдешь?.. Глядит сиротливо, грустно: уйдешь.
Я осматриваюсь, ищу опоры. Стиснуть зубы и умереть?.. Даться покорно смерти... Умирают безмолвные.
Какие, куда -- дороги?..
Держит дикарь в шлыке обгорелую черепушку, пальцы сует в глазницы... пощелкивает... -- был какой-то! На перевале снега, пустые дороги в море... пустые -- за горами. И дальше -- снега, снега... Ну, какие, куда -- дороги?!..
Часть 31. Конец Тамарки.
|
