Воспоминания Александра Артынова сайт крылова павла

САЙТ Павла

О книгах.----->
Воспоминания крестьянина села Угодичь Ярославской губернии Ростовского уезда Александра Артынова. Содержание.

ГЛАВА VII

Переселение моё в Ростов.
Скрипка.
Ряженые.
Поп с рогами в Петербурге.
Рассказы Андрея Гавриловича.
Угодические кликуши.
Вернейшие средства излечения этого недуга.
Огородник Савков.
Не осуждай и не осуждён будеши.
Воинский постой в нашем доме.
Определение меня в лавку к Ростовскому купцу Малышеву.
Проказа фокусника Пинетти в Петербурге.
Торговля и купцы в Ростове за полвека до сего времени.
Купеческая стоянка и ораторы старожилы.
Предсказание Давыдушки юродивого.
Ростовский гордец в Питере.
Рукописи и Ростовские Летописцы.
Судьбы этих рукописей.

          По приезде из Питера в Тихвин зять мой скоро собрался ехать в Ростов на своих лошадях, куда мы и приехали благополучно, и я навсегда оставил и город Тихвин, и его тамошнее наследие моего родителя; конечно, по малолеству моему это было нечувствительно; я тогда жалел более всего о скрипке, которую подмочили в повозке, переезжая через Волгу около города Углича; это случилось по причине бывшей тогда оттепели и появления на льду воды.

          Скрипка эта досталась мне следующим образом: Во время лета приезжал в Тихвинский монастырь молиться больной капельмейстер Петербургских театров и остановился в монастырской гостинице, в монастырской ограде, напротив нашего огорода; он часто ходил на огород за покупкой овощей; познакомясь с моим зятем, он пожелал обучить меня играть на скрипке и до отъезда нашего в Ростов он учил меня месяца два; способности мои удивляли его; на прощание он подарил мне свою скрипку и новую азбуку Моцарта, — книгу большую и в переплёте. Скрипка от подмочки расклеилась, столяры наши поправляя её совсем испортили, и я потом уже не играл. Несколько лет тому назад эту скрипку и с азбукой подарил я своему приходскому дьякону Василью Степанову Прозорову и не знаю теперь — жива ли она у него или нет.

Рождественские праздники прошли так же, как и в прошлые годы, после которых нечувствительно приблизился и новый год. Были у нас ряженые, один парень нарядился чёртом с рогами и весьма нас, детей, пугал. Говоря об этом ряженом чёрте с рогами, припоминаю я и слегдующий случай. Незадолго до нашего отъезда из Питера пришёл я к своему зятю под Невской и увидел там перед воротами Невской лавры великое множество карет и других различных экипажей Петербургской аристократии, а также и бесчисленное множество народа. Такое стечение повторялось уже не один день. Собравшийся народ требовал от митрополита показать попа с рогами. Увещания митрополита, что никакого попа с рогами у него нет, не удовлетворяли публику; она ещё больше требовала показать ей попа с рогами. В числе зевак очутился и я с зятем Гаврилом; впрочем, как нас, так и всю публику недолго заставили ждать. Вскоре приехали несколько частей с пожарными трубами и стали разгонять, обливая из рукавов водой и кареты, и пешеходов: тем вся эта процессия и кончилась. Впрочем, в народе долго и много было об этом различных толков и всё не в пользу духовенства. За и несколько дней перед этим кем-то была пущена в столице следующая утка: в одном селении Новгородской губернии крестьянин нашёл клад и будто бы довольно немалый. Крестьянин почему-то стал просить местного попа окропить его святой водой. Поп отложил это до утра. В полночь под окно крестьянина приходит поп, переряженный чёртом с рогами и требует своего клада как бы обратно; испуганный крестьянин отдал найденный клад, с которым поп и ушёл от окна. Придя домой, поп поскользнулся и упал головой на шкуру убитого им козла и когда встал, то увидел, что козлиная шкура крепко приросла к его телу, а надетые раньше на голову козлиные рога не отставали. Затем будто бы поп в таком виде и приведён был ко владыке, чему были и самовидцы, которые видели, как везли попа с рогами в Невский монастырь. В истину этой басни верила вся столица и съезжалась смотреть попа с рогами. В числе других и мы с зятем, облитые водой, ушли на постоялый двор Мосягина, не видав попа с рогами.

          Новый 1825 год, по обычаю сельскому, мать моя праздновала со мной в с. Сулости у свата Андрея Гаврилова Грачёва, который, как я уже говорил, был красноречивый рассказчик разных событий. Вот два его рассказа, удержавшиеся с того времени в моей памяти: одного недоросля, крестьянского сына с. Сулости, проезжие попросили указать дорогу к Ярославлю; он охотно согласился, сел рядом с кучером на беседку и поехал с ними проводить только до околицы, но, проехав дальше, так и пропал; только Ярославская полиция через несколько дней нашла его сидящим на плоту реки Которосли в Ярославле.

По его изнурённому и растерянному виду, растерзанных и избитых от ходьбы ног его взяли в больницу, где он нескоро и образумился. Когда пришёл в себя, то сказал, кто он и отколе и как с проезжающим выехал только за околицу села показать дорогу, и как во время этой езды он услышал благовест колокола и перекрестился. В этот момент проезжающие и лошади исчезли, и он увидел себя на плоту. Колокольный звон гудел во многих местах, и он не знал, где находится и чувствовал болезнь в подошвах, которые не давали ему встать на ноги.

          Грачёв рассказывал ещё о крикушах, которые в с. Сулости были тогда в моде, и их называли порчеными.

Эти крикуши каждый праздник, во время херувимского пения, бесились своеобразно и обдуманно выкликали по именам тех, кто их испортил, или врали что-либо на своих домашних.

Выкликали они в особенности в великую субботу Страстной недели, когда понесут плащаницу, или во время приобщения Св. Таин. Из числа таких-то крикуш и была крестьянка с. Сулости, жена питерского огородника Дмитрия Дмитриевича Совкова, соседа по с. Сулости Андрею Грачёву. Раз она была с мужем за обедней в прежней деревянной церкви св. великомуч. Екатерины, близ Калинкина моста в Питере, где и открыла было неслыханное там своё искусство; но Питер не Сулость; там её взяли как больную в находящуюся тут Калинкинскую больницу, где съехался целый консилиум докторов для дознания причины такой болезни. Доктора так заинтересовались этой болезнью, что муж крикуши с немалым трудом и тратою денег выручил им, больницы свою супругу, которая от такого переполоха исцелилась навсегда от своей болезни.

          У нас в Угодичах такие проделки крикуш прекратил тоже навсегда становой пристав Виктор Иванович Тараканов; раз как-то за обедней в день св. Пасхи было много причастников и причастниц мастерицы кричать в числе нескольких начали хором показывать своё искусство; пристав строго приказал им молчать или идти под арест; что же случилось? Нечистый дух не захотел быть под арестом и замолчал; с тех пор благодаря становому приставу нынче нечистый дух к нашему женскому полу уже не касается.

          Сказанный выше огородник Совков был человек богатый, был весьма горд и своенравен, мечтал быть великим человеком, имел на огороде большие артели рабочих людей, которых когда рядил, то всегда спрашивал: «Вино пьёшь? Табак куришь?» и если кто был подвержен этим слабостям, то такого работника не рядил, а прогонял без всяких разговоров. В настоящее время он старик 80 лет и сам подвержен всем тем слабостям, которые порочил в других; теперь, пьянствуя и куря в кабаках, он живёт в с. Сулости в самом бедственном положеши и притом в чужом доме. Вот каково осуждать пороки ближнего!

С Нового года сельское правление у нас в доме отвело квартиру начальнику батареи, стоявшей в Угодичахь. Квартирант-полковник весьма полюбил меня и подарил мне крест св. Анны с нумером, какой носили нижнее чины за беспорочную службу и медаль 1812 года. Обе эти вещи хранятся у меня и в настоящее время. Во время Ростовской ярмарки купили мне барабан полковые барабанщики, научили меня бить тихий и скорый марши и зорю. Я часто перед своим домом вместе с ними бил вечернюю зорю; это весьма занимало нашего постояльца, особенно когда я украшал свою грудь двумя сказанными медалями. Постоялец наш был холостой и очень добрый человек; звали его Егор Савочкин и стоял он потом у нас в доме много лет, по неимению в селе более приличных квартир.

          После Ростовской ярмарки, в апреле, мать моя отдала меня в мальчики свату своему, ростовскому купцу Василью Ананьеву Малышеву, в овощную лавку, в которой торговал его второй сын Константин Васильев; жить мне, как родственнику, было там хорошо, и мать моя часто брала меня гостить в Угодичи, где я проживал иногда но неделе, наслаждаясь полнейшей свободой и беспрепятственно детскими играми с своими товарищами. Хозяин мой Малышев был поставщиком чего-то во дворце в то время, когда был там знаменитый магик, кажется, Пинетти, которого он хорошо знал лично.

Об этом магике из рассказов хозяина я удержал в памяти только следующее: в одно собраше, в дом к какого-то знатного вельможи, где Пинетти показывал своё искусство, будто бы несколько бывших знатных дам и фрейлин вдруг сделались как Евы до грехопадения. Магик всю их одежду моментально снял и развесил по стенам залы. Это весьма оскорбило вельмож, и ему велено было немедля выехать из столицы, причём полиции было приказано сообщить, куда он выедет, т. е. через какую заставу. Что же? Губернатору были поданы рапорты из всех застав, что Пинетти выезал из них в один час в одни минуты и, судя по описанию, в одинаковом экипаже.

          Теперь к обращусь к Ростову, каким встретил его за 57 лет тому назад. Весь Гостиный двор, лицевая полуденная сторона и все внутрение тёмные ряды были, как и ныне, частных владельцев — ростовских граждан; лицевая полуденная сторона средним проходом в тёмные ряды разделялась на две равные половины: с юго-восточного его угла производили торговлю следующие личности;
1) лавка Фёдора Семёновича Шестакова;
2) Николая Николаевича Дьячкова;
3)Василья Афанасьева Малышева.

Между этими лавками был проход в тёмные ряды:
4) Ивана Семёновича Пономарёва-Лобанова;
5) Фёдора Михайловича Земского;
6) Анны Нефедьевны Молявкиной;
7) Алексея Васильева Малышева;
8) Ивана Григорьева Щапова;
9) Осипа Ивановича Пономарёва-Лобанова;
10) Александра Яковлева Горбунцова;
11) Михаила Семёновича Пономарёва-Лобанова;
12) Евграфа Иванова Кайдалова;
13) Диомида Ивановича Глазкова;
14) Марфы Ивановой Шестопаловой, или Юровой.

Западную половину занимали мучные лавки; из них лучшие торговцы были два брата Рыбаковы, Пётр и Иван Ивановичи Малыгины и разные другие мелочные торговцы¹⁴.

          На противуположной стороне Гостиного двора перед Спасской церковью, стояли два корпуса дощаных лавок, где торговали пряниками и разной бакалеей и ещё небольшой корпус таких же лавок лицом на восток; тут торговал один из первых тогда торговцев, Василий Иванов Хранилов; у восточных же ворот Кремля было несколько таких же дощаных лавок, где торговали сайками, несколько обжорных лавок, где продавали жареную баранину и рыбу; напротив северо-восточной башни было несколько живорыбных полок без всяких навесов. У северо-восточной башни была съестная харчевня, также одноэтажная харчевня с продажею чая и водки была в северо-восточном углу соборной ограды; более никаких помещений не было на всей Спасской площади.

          Торговцы железными товарами, Яков Фёдорович Рыкунин и Фёдор Ильин Бабурин помещались против корпуса лавок, за Храниловым, в каменном здании, принадлежавшем различным частным владельцам. Под трактиром Алексея Дмитриева Соколова, под всеми жилыми домами обывательскими были торговые ярмарочные лавки с передовыми перед лавками галереями, какие под некоторыми домами кое-где видны и в настоящее время, а прочие давно уже превращены в лавки.

          Торговцы панскими товарами торговали в тёмных рядах, проходы к ним были с южной и восточной сторон, так как и ныне. Тортовля этими товарами была только в базарные дни: вторник, четверток и субботу и то только до половины дня, потом все запирались.

          Весь торговый оборот был тогда против настоящаго не более как десятая часть, а, пожалуй, и того менее. Торговля в овощной лицевой линии была самая ничтожная в сравнении с настоящим временем, кроме двух лавок купцов Пономарёвых, Ивана и Михаила Семёновых, торговавших как и прочие только в базарные дни, т. е. во вторник, четверг и субботу; в прочие же дни торговцы, хотя и выходили на несколько часов в лавки, но покупателей никого не бывало, а потому они только вели между собой разговоры про старину и другие предметы.

Товарищей у меня было трое: два сына Фёдора Семёновича Шестакова, Фёдор и Николай и сын Анны Нефедьевны Малявкиной Алексей. Игра в шашки была тогда в нашем ряду в большой моде и играли все от старого до малого.

Непобедимый игрок был Фёдор Михайлович Земской, и самый весёлый говорун и юморист при этой игре был Николай Николаевич Дьячков (отец московского купца Алексея Николаевича Дьячкова, известного московского благотворителя по приюту для детей сосланных в Сибирь престуников). Он меня очень любил.

Ростовское передовое купечество в описываемое мною время собиралось почти каждодневно в кружок на стоянку и всегда против лавки Малышева; вот имена этого сборища, или купецкой «биржи», собиравшейся под открытым небом.

Личности этих купцов, теперь уже покойников и в настоящее время я могу передать в точности: Василий Михайлович Хлебников, Алексей Иванович Хлебников-Горноусов, Андрей Абрамович Титов, Максим Михайлович Плешанов, Фёдор Борисович Мясников, Иван Борисович Мясников, Фёдор Алексеевич Кекин, Михайла Алексеевич Кекин, Иван Иванович Балашов, Алексей и Иван Гавриловичи Малышевы, Пётр Петрович Чикин, Михайла Алексеевич Кайдалов, Фёдор Дмитрич Пичугин, Иван Иванович Мокеев, Алексей Васильевич Щапов, Фёдор Семёнович Шестаков, Алексей Алексеевич Говядинов, Андрей Андреевич Мальгин, Леонтий Андреевич Мальгин, Никита Андреевич Иванов-Карачуновский, Александр Иванович Щеников, Евграф Иванович Серебренников, Иван и Андрей Петровичи Маракуевы, Иван Якимович Гонов, Дмитрий Алексеевич Хлебников, Иван Афанасьевич Малышев, Никита Андреевич Нарядчиков, Сергей Александров Фигурин, Дмитрий Алексеевич Маскалёв и Иван Андреевич Толоконников. В полном составе гг. эти сходились часто, но каждодневно их бывало не менее 10 человек из вышепоименованных лиц.

          К слову пришёлся анекдот о сыне Толоконникова, тогда первого ростовского суконного торговца. Иван Андреевич Толоконников имел двух сыновей: Фёдора, —моего товарища и Димитрия.

Димитрий вёл себя весьма неважно и любил щеголять. Раз в летнее время Дмитрий шёл к себе в лавку и против самой нашей лавки Малышева набежал на него сзади юродивый Давыдушка и стал упрекать его, говоря:
«Разве ты не видишь: и Государь стоит с открытой головой; а ты в шляпе»: и снял с него шляпу. Толоконников сконфузился, взял из рук Давыдушки шляпу и ушёл к себе в лавку. Давыдушке он на это ничего не сказал, ибо в Ростове все считали его за святого.

          Что же значили слова Давыдушки? Прошло с тех пор немало годов (я уже был женат) как раз мне случилось летом, перед Нижегородской ярмаркой, быть за покупкой на эту ярмарку сахару и деревянного масла в Петербурге.

Будучи с одним торговцем этих товаров в трактире, я беру «Северную Пчелу» и случайно встречаю статью под названием «Ростовский Гордец»: это меня заинтересовало.

В ней было следующее; при спуске корабля в малом адмиралтействе, в присутствии Государя Императора, во время молебного пения все стояли с обнажёнными головами и только один, как бы на отличку, стоял в шляпе. Государь заметил это и велел эту личность убрать; по справке оказалось, что это был ростовский купеческий сын Дмитрий Иванов Толоконников. Дело становилось не шуточное, однако Государю было представлено, что это человек молодой и иногородный, не знающий обычаев, притом же ещё и пьяный.

Император приказал его отпустить и назвал «Гордец Ростовский». Тут-то я вспомнил слова Давыдушки. Долго этот № Пчёлки сохранялся у меня, и не знаю теперь куда девался¹⁵.

          Сказанная выше купеческая биржа часто вела речи о старине. В то время Ростовских летописей было в изобилии, и почт у каждого было помногу разных старинных рукописей. Нарочитая и самая лучшая рукописная библиотека древних списков была у Фёдора Семёновича Шестакова¹⁶. Об этих рукописях и событиях в стоянке между любителями старины бывали сильные споры, и их всегда разрешал Фёдор Семёнович. По своей начитанности и красноречию он был живая история древнего великого Ростова. Я, хотя и видал приносимую им иногда для разрешения споров рукописную книгу довольно почтенной толщины, писанную полууставом, но по малолетству своему не обращал на неё внимания. Впрочем, нередко с его детьми, — Фёдором и Николаем, кое-как разбирая, читывали, разумеется, в отсутствии хозяина.

Меня более занимал словесный рассказ его о князьях Ростовских. Случай привёл меня в 1829 году торговать уже на отчёте у того же Василья Малышева, но через четыре года много изменилось: Фёдор Семёнович помер, дети его куда-то разъехались, лавку занял Василий Иванович Путилов; прежнюю же лавку Малышева, подле прохода, где я был первоначально, занял Фёдор Михайлович Земсков; знаменитая же рукописная книга, как мне передавали, поступила Петру Ивановичу Попову по праву какого-то родства с Шестаковым, что я слышал впоследствии от дочери Петра Ивановича, старой девицы — Павлы Ивановны, но об этом будет речь впереди.

Куда теперь девалась эта книга — неизвестно. Вероятно, как и мноние другие рукописи, утрачена. Немало рукописей сгорело у И. В. Хлебникова во время сильного пожара в Ростове. Весело вспомнить обычаи старинных торговцев, которым много было свободного времени: сидя на галерее и чаще у лавки Дьячкова. Чего тогда они ни переговорят между собою! Была бы только охота слушать.

Следующая страница