Уничтожение Угодичской рощи.
Холера за Озером.
Женщина брантмейстер.
Новые знакомства.
Переправка метрического свидетельства.
«Дом крови».
Консисторские проделки.
Песни Якова Питерца. — Илья Муромец. — Ян Ушмович. — Песни Юрки. — Женитьба кн. Владимира.
Сельский суд над писакой.
Последствия этого суда.
Рукописи.
Подворный список теремов князей Ростовских и Ростовский летописец.
Переделка старинного слога.
Проект перестройки Ростовского кремля под торговые помещения.
Выборы церковного старосты.

          В 1848 г. новый старшина крестьянин с. Угодичь Иван Степанов Курманов-Гадаев возбудил крестьян учинить такого рода операцию. Он предлагал им срубить находящуюся близ села осиновую рощу около 100 десятин; крестьяне по этому поводу просили министра Государственных имуществ, но тот отказал и не велел рубить, сберегая наши же интересы: но потом чрез несколько времени крестьяне вновь ходатайствовали и как-то добились свободы действий и с общего совета приказали голове с. Угодичь Ивану Дмитриевичу Крестьянинову Фомичёву продать эту рощу с торгов за 3000 руб. Рощу срубили, а денег в общественный капитал не попало. Вот какое бесконтрольное самоуправство! Хоть худо поём, но сами себя тешим!

          Июль и авгусг свирепствовала холера в Ростове, с. Поречье, Ворже, дер. Борисовской и Уткине. Дер. Борисовская была завалена больными; вход и выход из неё был воспрещён; дорогу отвели мимо деревни. В дер. Уткине было откровение какому-то больному холерой, чтобы взяли с крестным ходом икону Нерукотворённого Спасителя (дар Царя Ивана Васильевича Грозного, писанная но мере и подобию большого царского знамени, бывшего при взятии Казанского царства) из Богоявленской церкви; Уткинские крестьяне 16 августа это сделали и с вступлением иконы в деревне болезнь прекратилась. Это могу засвидетельствовать, как самовидец. В с. Поречье за больными холерой и умершими ходила крестьянка с. Угодичь, Матрёна Яковлева Ческина, или Бачурина; это была в полном смысле девица-кавалерист, она не терпела женского рукоделья, голос имела мущинский — грубый. Она редко надевала женское платье, а ходила как мущина; ранее этого она была замужем за солдатом-брантмейстером Ростовской пожарной команды, который вскоре после свадьбы был вытребован в Петербург для пополнения пожарной команды; там в одежде своего мужа она исправляла за него должность. Кроме своей части никто не знал, что этот искусный брантмейстер есть женщина. По смерти своего мужа она возвратилась в своё отечество, но бедность заставила её удалиться из Угодичь в Поречье и там посвятить себя служению больным холерою, от которых даже бегали родные. За эту услугу крестьяне с. Поречья положили ей посмертную пенсию.

          Августа 5 помер холерой мой дедушка (по жене) Ростовский купец Фёдор Ильин Бабурин, а 7 августа померла тою же болезнию сестра его Ксения Ильина.

          В этот год в с. Угодичах, окружённом холерными селениями: Воржей, Уткиным и Борисовским, не было ни одного холерного случая.

          В 1840 году января архиепископом Евгением посвящён был во священники с. Угодичь в Богоявленский приход учитель Борисоглебского училища П. И. Заозёрский; по службе, голосу и характеру незабвенный священник; впоследствии нетрезвая жизнь заставила его поменяться местами со священником г. Углича (девичьего монастыря) Васильем Ивановым Никольским, больным, за которого служил заштатный священник с. Поречья о. Иоанн Яковлев Никольский, брат Фёдору Яковлевичу Никольскому, автору путеводителя по Ярославской губернии.

          В течение этого лета удостоили меня своим посещением посланные от Правительства собирать статистические сведения: гр. Сиверс, Чапцкий и Иван Сергеевич Аксаков. Я им, чем мог, тем и служил. Аксаков, увидав написанную мною историю с. Угодичь, тотчас же взял, исправил и отослал для напечатания редактору Ярославских Губернских Ведомостей Фёдору Яковлевичу Никольскому. В это лето сверх поименованных особ имел счастие познакомиться с Ростовским купцом Петром Васильевичем Хлебниковым, Михаилом Ивановичем Морокуевым, Ярославскими гг. ассессором Ярославского Губернского правления Н. Н. Клириковым, редактором Ярославских Губернских Ведомостей Фёдором Яковлевичем Никольским и купцами Егором Васильевичем Трёхлетовым и Семёном Алексеевичем Серебрениковым.

          При старосте с. Угодичь Михайле Михайлове Дюкове в 1850 г. был прислан межевщик Виноградов поверить генеральную межу и работу землемера Постникова; по генеральной меже, озеро заключало в себе 4847 десят., Постников же намерял 4745 десят., а Виноградов намерял 4950 десят. и донёс словесно Сенату, что все ямы генерального межевания верны и по настоящее время: это было в августе.

          Вскоре после этого события последовала ревизия, и крестьяне избрали меня сказкосоставителем, что я и исполнил по их поручению и сдал свои труды предводителю Ростовского дворянства Ал. Петр. Протасьеву. Во время моей переписки случилось следующее событие: у одного крестьянина дер. Уткина, Алексея Тарыгина, перед этим отдали единственного сына в солдаты; до времени же сдачи его в рекруты жена его была беременна и вскоре после его сдачи она родила мальчика. Всему семейству хотелось, чтобы этот ребёнок остался крестьянином, а по закону он уже был кантонист. Дед этого новорождённого и его мать прибегли ко мне, прося моего содействия и предлагая мне хорошую взятку, конечно; я за это только побранил их и с этими деньгами посоветовал им обратиться к нашему дьячку, довольно опытному человеку. Тот за эти деньги согласился всё сделать, если только я не буду ему препятствовать; семейство это было из самых честных, смирных и доморачительных. Конечно, я обещал, что я готов с своей стороны помочь безвозмездно. Дело это заключалось в следующем: у этого же рекрута Тарыгина за год прежде родился сын и вскоре помер; нужно было имя умершего дать живому; в старой метрической книге дьячок брался старое соскоблить, а новое написать, т. е. новорождённого сделать умершим; только это же надо сделать и в сданных метрическич книгах в духовной консистори. Упоминая о консистории, не могу не сказать следующее. Дом консистории в это время с лица был оштукатурен и выкрашен красной краской, потом расписан под вид натурального кирпича, точно так, как и ныне находящаяся возле консистории церковь Богоявления Господня.

          Нещадно обираемое духовенство дало этому красному консисторскому дому название «дом крови». Несмотря на то, что дом этот уже давно вследствие этого насмешливого названия, по распоряжению покойного преосв. Нила, выкрашен в белый колер, но называется доселе по-старому. «Дом тот, домом крови наречеся до сего дня».

          Кстати же припомню два случая, которые передавали мне знакомые священники за верное: до проведения железной дороги ездили по шоссе; перед въездом в Ярославль, в нескольких верстах от него, у самой дороги, по обеим сторонам есть весьма частый лесок, называемый «Долгие кусты», где постоянно пошаливали и бывали частые разбои; одни раз ехал из Ярославля священник, совершенно обобранный в консистории; дело было под вечер; во время проезда долгими кустами на него напали разбойники и потребовали денег; он взмолился и сказал, что его только что отпустили из консистории. Выслушав это заявление, разбойники тотчас же его оставили, сказав: «А уж если едешь из консистории, то нам взять нечего: там обирают почище нашего».

          В другой раз пришёл дьячок, который, зная консисторские вымогательства, сопряжённые притом с обысками, запрятал оставшийся у него полтинник за щёку, и когда по обычаю мелкие чиновники и сторожа стали совершать эту прискорбную операцию обыска, то, найдя у этого дьячка мало медных денеть, заподозрили его в скрытии. Один более догадливый писец усмотрел, что дьячок нечисто выговаривает и мало упрашивает о пощаде, ударил его кулаком по ланите, злополучный полтинник выскочил изо рта и к великой радости сих жрецов Фемиды покатился по полу³⁴. Но возвращаюсь к прерванному рассказу. Я поехал в Ярославль с дьячком, остановились мы в гостинице, куда он и привёл консисторского архивариуса с метрической книгой и ещё прежде просил меня занять его. В то время была в славе «Желудовка»; нам поставили почтенных размеров графин и на закуску подали икры; для двоих хороших потребителей этого графина и закуски было бы достаточно; собеседик же мой всё это храбро завоевал одни, потому что я, как непьющий, с радостию уступил ему поле битвы; в это время дьячок Радухин сделал своё дело незаметно. Умерший крестьянин Константин жив и в настоящее время... Через несколько времени после этого я получил первое письмо от Трёхлетова следующего содержания³⁵:

          Почтенному историку села Угодичь г. Артынову.

          Моё стороннее тебе спасибо за труд твой; дай Бог, чтобы он послужил образцом и для других подобных тебе и мне; я слышал от Ивана Сергеевича Аксакова о тебе и желаю дальнего успеха; если будешь когда в Ярославле, то зайди ко мне, почитающему тебя Егору Васильеву Трёхлетову, крестьянину же и содержателю Романовской ресторации в Ярославле. 6 июня 1850 года.

          По своей торговле я часто ездил в Ярославль за покупкой товара и виделся с Трёхлетовым, который передал мне, что Иван Сергеевич Аксаков желал бы видеть песни, записанные мною от Якова Питерца и других крестьян. Песни эти я тогда собрал в одну книгу и тщательно переписал. Из этих песен я послал несколько Ивану Сергеевичу в г. Данилов, где он в это время (26 июня 1850 г.) был.

          Аксаков довольно длинным письмом спрашивал меня о том, как достались мне эти песни и когда? Но за отьездом Ивана Сергеевича я, кажется, так ему и не ответил; часть этих песен я здесь и помещаю; они нигде не были напечатаны. Первую песню об Илье Муромце особенно просил у меня списать покойный Ф. Я. Никольский, обещая мне за это подлинное письмо свят. Димитрия Ростовского к графу Мусину-Пушкину; но г. Никольскому но некоторым причинами тогда я этой песни не дал, желая её напечатать сам, но напечатать мне не удавалось до сего времени. Вот эти песни:

1.
Илья Муромец³⁶.

     Две минуты продолжается
     Их глубокое молчание.
     В третью чудо совершается
     Удивительно в подсолнечном,
     Царь-девица рассказала тут
     Илье дивную историю,
     Как она была дочь княжеска,
     Урождённая Ростовская.
     С юных лет любила подвиги
     Слышать славных русских витязей.
     И сама в них упражнялася
     На потехах богатырскиях
     И венкн победы громкие
     Были часто на главе моей.
     Раз однажды я припомню то,
     Как сражалась я с героями
     Пред глазами многих зрителей,
     Низложив я многих витязей,
     Быв в восторге от побед своих;
     Наконец один из витязей,
     О, позор! Он победил меня
     Во приёмах богатырскиях;
     Я то видела сама тогда.
     Хоть никто не замечал того,
     Но тот витязь сколько скромен был.
     Что он взял моё бесчестие
     На себя и пред народом всем
     Он признался побеждённым;
     Но что сделалось тогда со мной.
     Я сама того не ведала —
     Я жалела сердцем витязя
     Как над ним все смеялися,
     Он ни слова; я поклялася
     В сердце вечно обожать его
     За поступок столь неслыханный
     И наградить его рукой своей...
     Что я в скорости исполнила,
     С рукой сердце отдала ему,
     Мой родитель не препятствовал
     В моём выборе свободныем,
     С сердцем нежным и чувствительным
     Дал на брак благословение;
     Мы в восторге позабыли всё
     И в избытке чувств сердечныех
     Тут поверглись пред родителем.
     II словам едва понятныем
     Изливали благодарности.
     Через три дня было сказано
     Все, что брак тогда последует
     Княжей дочери и чтобы все
     Скоро к празднику съезжалися.
     Скоро город наш наполнился
     Гостей всякого названия;
     Сколько съехалось князей-бояр,
     Сколько съехалося витязей,
     Сколько гостей иноземныех
     И с нетерпеньем дожидалися
     Дня веселия назначенна;
     Время быстрою стрелой летит,
     Уж до брака только день один,
     Я не знаю, отчего тогда
     Вдруг тоска всю обняла меня;
     Чтоб тогда её рассеяти,
     Собралась я во чисто поле
     Позабавиться охотою;
     Со мной витязь снаряжается,
     Едем рядом на охоту с ним
     Во дремучий лес близ города.
     Вдруг какой-то чудной силою
     Я не знаю, как рассталась с ним.
     Конь мой ехал всё тропинкою,
     В глубь всё дале дале в тёмный лес,
     Тут, как-будто пробудясь от сна,
     В сильном ужасе я приметила,
     Что в лесу я заблудилася,
     Двои сутки я плуталася
     В том лесу непроходимыем.
     Много горя натерпелася
     В тёмном лесе ночью тёмною;
     Я до смерти не забуду то,
     Как скиталась одинокая,
     Наконец, я по тропиночке,
     По извилистой, по узенькой
     И не знаю, как проехала
     Я к сему шатру волшебному,
     Где предстал ко мне чудовище
     Злой волшебник, ужас севера
     Черномор — любимец тартара,
     Снял меня он за белы руки
     И привёл меня в сей бел шатёр
     С золотою светлой маковкой
     И сажал меня за дубовый стол,
     Стал меня уговаривать,
     Чтобы я пред ним не плакала,
     А взяла б его в любовь к себе
     И была б во всём покорная,
     Но мои ответы смелые
     Раздражили тут волшебника —
     Сильно ярость воспылала в нём,
     Заревел он тут как дикий тур,
     Ажно дрогнула сыра земля,
     Потряслись луга и дальний дол,
     А пригорки всколыхалися;
     Зычным голосом вскричал он мне:
      «Тварь надменна, тварь ничтожная!
     Как дерзнула ты презреть меня,
     Обладателя вселенныя!
     Как могла ты издеватися
     Над моем любовью страстною!
     Хоть и власть мне не дана в тебе,
     Но за то я накажу тебя,
     Чтоб другие на тебя глядя,
     Забоялись презирать меня!
     Будь отныне сонно-мёртвою,
     Видь и чувствуй всё вокруг себя.
     Знака жизни не показывай,
     И никто на свете белыем
     Не разрушит заклинания,
     Кроме перстня Велесанина;
     Но об этом я не думаю,
     Чтоб он мог когда коснутися
     До тебя. И с словом сказанным
     Я не помню, что случилося
     Тут тогда со мной бесчувственной;
     Я всё видела и слышала,
     Но лежала будто мёртвая
     Без малейшего движения;
     Я боялась, чтобы кто меня
     Не счёл тогда за мёртвую
     И живою не зарыли бы
     В недра матери сырой земли,
     Я не помню, сколько времени
     В сём шатр я находилася,
     Я приход твой ко мне видела
     И что делал, примечала я,
     Но, к несчастью, не могла ничем
     Подать знаку, что жива лежу,
     Но как стал ты муху чёрную
     Гнать рукою богагырскою,
     И в движеньи ей прикоснулся мне
     Перстнем чудным Велесановым,
     От чего я вдруг очнулася
     II как духа избавителя
     Пред собой тебя увидела:
     Чем могу благодарить тебя
     Я за то, что уничтожил ты
     Заклинание волшебника
     Черногора ненавистника!
     Витязь тут наш призадумался
     И скрепя он ретиво сердце.
     Отвечал он тут красавице:
      «Подвиг мой не стоит этого,
     Чтоб княжня Ростова славного
     Благодарность приносила мне;
     Моя в том была обязанность
     Помочь всем, но я не знал того,
     Что легко так спасу тебя,
     Уничтожу заклянание
     Злого хитрого волшебника.
     Черномора ненавистника;
     Время кратко мне осталося,
     Я спешу ко граду Киеву,
     Но в обязанность беру себе
     Проводить тебя к родителю
     И к супругу наречённому;
     Добрый конь мой в том поможет мне
     И представит нас немедленно».
     Тут как-будто бы тяжёлое
     Что упало в думу витязя,
     С тяжким вздохом сердца нежного
     Голос замер на устах его.
     Скоро конь домчал их к городу,
     Где в кручине находился князь
     О потере своей дочери;
     Наречённый зять в отчаяньи
     О лишении красавицы;
     Город был весь в горючих слезах
     По своей княжне любимой всем.
     Но что вдруг толпы раздвинулись,
     Кто меж них несётся прямо в кремль,
     Ко высоку княжу терему, —
     Не посол ли золотой орды
     Иль гонец из града Киева;
     Не посол и не гонец то был,
     То приехал витязь Муромец
     С молодой княжной Ростовскою;
     Вот как тут пошли лобзания,
     Крики радости сердечные,
     Князь тут больно благодарен был
     За спасенье своей дочери
     Чудодею Илье Муромцу.
     Наречённый зять со слезами ждал
     Во объятиях спасителя
     Своей лады наречённыя;
     Величайшего из вятязей,
     Чудодея Ильи Муромца;
     Весь народ его приветствовал
     В шумных громких восклицаниях,
     Но на все вопросы Муромец
     Неизвестным там остался он,
     Не сказал он тут ни имени
     Своего, ни даже отчины,
     Только всем такой ответ держал:
      «Я де витязь земли русския,
     А служу князю Владимиру;
     Здесь попал я своей волею».
     Что так город взволновался весь,
     Что народ стекаясь в княжий двор,
     Что там стольники-приспешники
     Суетятся, спешат в тереме,
     Уставляют питья с явствами
     На столы больши дубовые
     И на белы браны скатерти;
     Что не новое ль затеял князь
     Новость верну, свадьбу дочери
     Молодой княжны ростовския?
     Вот на княжий пир стекаются
     Все бояре веселитеся
     Храбры витязи потешиться,
     Все граждане (ы) насмотретися.
     В княжьем тереме столы стоят,
     Ажно (даже) ломятся от кушанья;
     Вина разные заморские
     В полных чашах на столе шипят,
     Разливаясь по Турьим рогам,
     Меж весёлых гостей княжеских.
     Уже день был к половине дня
     Княжий стол был на полустола.
     Меж гостей шли речи шумные:
     Кто хвалился своим мужеством
     Как он злых врагов наказывал.
     Кто хвалился молодой женой
     И её павлиной поступью.
     Кто могучим вороным конём,
     Полонёным в золотой орде.
     Кто оружием булатным,
     В Царе-Граде завоёванном:
     Лишь один Илья не хвастает,
     А сидит себе смирнёхонько,
     Склонив голову пониже плеч.
     Он и думал думу крепкую;
     Вот к нему все обратилися
     Все с покорной своей просьбою:
     Чтобы что он о себе сказал,
     О своих бы славных подвигах?
     Так нам Муромец ответ держал:
     «Здесь мне нечем похвалитися,
     Мне ни силой, ни младой женой,
     Ни оружием Цареградским,
     Между вас я здесь чужой сижу.
     Что скажу, то будет сказкою
     И никто мне поверит в том,
     Что бы я вам стал рассказывать;
     Разве тем мне здесь похвастати,
     Что горазд я славны песни петь.
     Их я знаю много множество,
     Между ними есть заветная,
     Есть про витязя удалого,
     Чудодея Илью Муромца,
     Если хотите, спою я вам».
     Тут со всех сторон посыпались
     К нему просьбы и желания
     Слушать подвиги геройские
     Чудодея Ильи Муромца.
     И певец тут начинает так:
      «Как во славном городе во Муроме,
     А и в том селе Карачарове
     Жил один старик со старухою;
     Тот старик Иван Тимофеевич
     Имел детище неуклюжее,
     Что того ли да Илью Муромца,
     А сидит Илья ровно тридцать лет
     На одном месте не слезаючи.
     И молился Илья Спасу с Пречистою,
     Чтоб недугов его всех избавили
     А и мало время поизойдучи
     Приспел велик день Воскресения,
     Весь народ ушёл ко заутрени.
     Лишь один Илья на голбце сидит,
     Со слезами он просит Господа
     Даровать ему исцеление,
     И клялся он, что под старость лет
     Чернецом ему быть печерским,
     Вдруг заснул Илья в горючих слезах
     II во сне видит светла юношу;
     Подошёл он к Илье Муромцу
     И берёт его за руку правую
     И воздвиг его с одра здравого.
     Тут вскочил Илья на резвы ноги,
     Побежал скоро к заутрени
     Молить Спаса там с Пречистою.
     Весь народ ему удивляется;
     Как здоров стал вдруг Илья Муромец?
     II почувствовал Илья крепость мышц,
     А и скучно ему дома сидеть,
     Хочет по свету Илья странствовать.
     Испытать в боях могучи плеча,
     Свою силушку богатырскую.
     Наряжался Илья Муромец Иванович
     Ко стольному городу ко Киеву;
     Он тою дорогой проезжею,
     Которая залегла ровно тридцать лет и т. д. ³⁷

2.
Ян Ушмович³⁸.

     Ой ты гой еси красно солнышко,
     Добрый молодец ты Владимир князь.
     Что светел месяц красота твоя,
     Речи умные, что сыта течёт:
      Ты о чём, наш князь, призадумался,
     Какова печаль легла на сердце?
     Ты поведай нам, Осударь, её,
     Ты своим детям, слугам верныем.
     Как ответ держит добрый молодец,
     Добрый молодец тут Владимир князь:
      «А вы гой еси мои витязи,
     Люди думные, все люд русские,
     На моё сердце пала думушка,
     Дума крепкая, дума царская:
     Нету здесь при мне добра молодца,
     Сильна витязя земли русския,
     С Печенегом кто мог бы померятся,
     С злым Татарином, росту трёх сажен,
     Ильи Муромца нет здесь в Киеве,
     А Добрынюшка славный Ляхов бьёт,
     Богатырь Рогдай на одре лежит,
     Млад Олешёнька во чистом поле,
     А Полкан ищет молоду жену,
     Ото всех от вас мне отказ пришёл,
     Вы подумайте, что тут делати?
     Чтоб спасти от врага землю русскую,
     Утром раннием на врага пойду,
     Побежду его или мёртв паду,
     Сраму мёртвые не гнушаются!»
     Тут с того стола княжнецкого,
     Со тоя скамьи богатырския
     Поднимался тут млад Ян Ушмович,
     По прозванью сын Ян Кожевников,
     И вскочил он тут на место большее.
     Место большее богатырское,
     И кричит тут Ян зычным голосом:
     «А ты гой еси наш Владимир князь!
     А ты ласково солнце Киевской!
     Пред тобой вели слово вымолвить,
     И тако слово, безопальное,
     Без опалы тоя да великия,
     Ты дозволь мне, князь, завтра в бой вступить
     С печенегом тем, злым татарином,
     Злым татарином, росту трёх сажен,
     За его речи злы хвастливые,
     За его покор земли русския,
     Я сверну ему буйну голову!»
     Тут все витязи улыбнулися
     И друг на друга оглянулися,
     Меж собой они таку речь ведут,
     Что при них так похваляется
     И в глазах детина завирается,
     Как ответил ему тут Владимир князь:
     «А ты гой еси добрый молодец,
     Добрый молодец Ян Кожевников.
     Не могу тебе я позволити
     С печенегом тем силы меряти,
     Не видав в очи твоих подвигов,
     Славных подвигов богатырскиех,
     О которых бы слепцы пели песнь!»
     Тут Ян Ушмович так ответ держал:
      «Вы подайте мне тура дикого,
     Что с ним сделаю, вы посмотрите».
     А что сказано, то и сделано:
     Привели ему тура дикого,
     А того тура да заморского,
     Что заморского, тура Кафрского,
     Как взревел тут зверь по-туриному,
     Терем княжеский ажно дрогнул весь,
     Князи-витязи все попадали,
     А Владимир князь тут всполохнулся,
     А в те поры наш добрый молодец
     Ян Кожевников подбегал к нему,
     Он и драл его за круты бедра
     И вырывал он их со (шкурою),
     И бросал тура в чисто поле.
     Все тут витязи диву далися,
     А Владимир князь тот да весел стал,
     Он велел налить зелена вина
     Златом кованный ему турий рог,
     А и мерою в полтретья ведра.
     Сам таки слова выговаривал:
     «С печенегом ты можешь дратися,
     Рука об руку потягатися,
     Уповательно победишь его!»
     А в те поры младой Ян Ушмович
     Выходил он пеш в чисто поле,
     С печенегом чтоб боротися.
     Лишь завидел тот сопротивника,
     Стал над Яном насмехатися:
      «Ой ты гой еси молодой русин,
     Ты зачем спешишь на смерть верную,
     Ты зачем губишь свою молодость.
     Не тебе силой меряться
     Киев с князем я в полон» возьму,
     Мечом острым вашу рать побью,
     А могучих всех ваших витязей
     Смерти злой предам до единого!»
     А и тут Яну за беду стало,
     Что в глаза (ему) князя печенег бранит
     И со всей его землёй русскойю;
     Расходилась тут молодецка кровь,
     Молодецка кровь богатырская.
     К печенегу он подбегает вмиг
     И схватил его за белы руки,
     И согнул его тут корчагою.
     Сам таки слова выговаривал:
      «Вас не бьют, собак, и не вешают,
     С тобой справлюсь я да по-русскому!»
     Вверх кидал его от сырой земли
     И бросал его по поднебесью,
     Враг не взвидел тут свету белого,
     Тое матушки сыроя земли
     И назад летит он кувыркается;
     На лету его схватил Ушмович
     Он своим рукам богатырскиим
     И ударил его о горюч камень,
     И убил его он тут до смерти.
     После мёртвого взял он за ноги,
     Словно палицей им помахивал
     По несметным он врагам своим.
     Всех побил их он до единого.
     Так избавил он землю русскую
     От тоя ль рати от великия.

3.
Песня Юрки о Ростовском озере³⁹.

     Ой ты гой еси море тинное,
     Море тинное, ты чужское
     Отчего тебя зовут озером?
     Оттого меня зовут озером,
     Что песку во мне нет на донышке
     И что нет во мне рыб заморских,
     Лишь живут во мне ёрш со щукою,
     Мелка плотичка со карасиком,
     Краснопёрый окунь со налимами,
     Ещё сом рыба, когда жалует
     Из тое ль реки Волги быстрыя
     Со язем рыбой я со лещиком...

4.
Женитьба князя Владимира.

     О гой еси ты наш батюшка,
     Река быстрая, ты широкий Днепр,
     Ты быстро катишь струи чистые
     Во утёсистых берегах своих,
     Во порогах ты будто гром гремишь,
     Будто гром греешь со раскатами,
     На хребте своём струги лёгки мчишь,
     Струги мелкие Осударевы.
     Что со тем воям, со могучия
     Земля русския со защитникам:
     Они ездят в них, потешаются,
     Всем забавушвкам забавляются,
     А один из тех стругов княжеских,
     Он червлён корабль называется,
     Он плывёт плавно, будто селезень,
     Гоголь ярый будто поныривает,
     На корме его тут посиживал
     Добрый молодец Ян Кожевников,
     А названный брат его на носу стоял,
     Молодой его брат Добрынюшка,
     На беседе сидят вкруг молодцы,
     А подёрнуты скамьи бархатом,
     Рытым бархатом, всё крущатыем,
     Середи их стоит беседушка
     Из заморской дорогой кости,
     Дорогой кости — зуба рыбьего,
     А на нём сидит добрый молодец,.
     Добрый молодец, воевода их,
     Воевода их Илья Муромец,
     Илья Муромец сын Иванович,
     Он на всех Илья посматривает
     И такие слова выговаривает:
     А вы гой еси добры молодцы,
     Сильны русские славны витязи,
     Чем Владимиру нам служить будет
     За его к нам милость княжию,
     За его к нам любовь крепкую.
     Мы послужим ему все грудью белою,
     Грудью белою богатырскою,
     Всех врагов его покорим ему,
     Земли ихние во полон возьмём.
     И ещё надо послужить ему
     Службой верною, молодецкою,
     Съездить в дальную золоту орду
     К славно ихнему повелителю,
     Полонить его любиму дочь,
     Афросиньюшку Королевишну,
     Душу младую Амфрафеевну,
     Из-за той его стражи крепкия,
     Из-за тех замков да булатныех,
     И привесть её нам во Киев Град,
     Ко великому князю нашему,
     Красну солнышку, ко Владимиру,
     Уж не всё ему да вдовцом ходить,
     Уж пора ему оженитися!
     Вся дружина тут взволновалася
     От его ли речив от сладкия
     И сказали вс во един голос:
      «Что прикажет нам иль придумает
     Илья Муромец, то исполним тут⁴⁰,»

          По смерти старшины Михаила Михайлова Дюкова должность его принял крестьянин с. Угодичь Афанасий Дмитриев Истомин, который в ноябре (1850 г.) достал в Ростове нумер Ярославских ведомостей, где была напечатана моя история села Угодичь, которая, по его словам, была причиною смерти Дюкова и что эта статья Им же грозит и ему. Всё это он объявил 18 ноября иа сходй Угодичским крестьянам!.. Чрез сотского был на этот сход приведён и я уже во время ночи. Бог знает, чего я тут не наслушался! Грозили мне телесным наказанием, арестом и ссылкой, но привести всё это в исполнение оставили почему-то до утра, причём постановили донести о подобном желании схода окружному начальнику Михайлу Александровичу Пороховщикову. Ночь провёл я у себя дома без сна; на память обо всём, что со мной было, я написал стихи, под заглавием: «Вот каково быть сочинителем!»

          Утром я пошёл сказать о своей невзгоде П. Вас. Хлебникову; тот сильно порицал подобное деяние нашего схода, тотчас написал письмо Окружному начальнику и, успокоив меня, просил отнести письмо Пороховщикову. Прихожу к окружному. Старшина Истомин уже там и успел принести на меня жалобу. Окружной начальник принял было меня не совсем прилично, но, прочитав письмо Хлебникова, совсем переменился, напустился уже на торжествовавшего нашего старшину, погнал его и велел ему сейчас же собрать поголовный сход, куда со мной и хотел приехать. Несмотря на вьюгу и сильную метель, он немедленно приехал со мной в Угодичи, где был уже собран сход, на который он сильно гневался и делал тяжеловесовый выговор за их невежество к моему труду; больше всех досталось нашему начальнику, за которого мне же и пришлось замолвить слово.

          Дня через два к Хлебникову приехал из Сопелок⁴¹ граф Юлий Иванович Стенбок. Хлебников передал ему мою неприятность, тот прислал за мной нарочного и сильно настаивал на том, чтобы написать жалобу на старшину Истомина в Петербург, в Императорское Археологическое общество, в отделение русской и славянской археологии, которую и обещал передать сам, так как он тогда ехал в Питер. С секретарём этого общества Иваном Петровичем Сахаровым и я был тогда в переписке. От слов Стенбока мне стало за наших крестьян страшно и я побоялся, чтобы чем особенно не обидели Истомина, тем более, что мне сказали о председательстве в обществе Великого Князя Константина Николаевича. Я просил графа оставить это дело без последствия на том основании, что незаслуженный позор я перенёс, и оный, вероятно, уже вновь не повторится. Граф похвалил такой образ мысли, оставил Хлебникову письмо для передачи окружному начальнику Пороховщикову. Что в нём было писано, мне неизвестно; только послел этого собрания старшина и крестьяне совершенно изменились в обращении со мной и старались загладить вину покорностию и ласкою.

          При такой видимой перемене моего обыденного быта и внимания ко мне вышеименованных особ у меня родилось непреодолимое желание посвятить себя истории Ростова великого. Материалов для этого было у меня много как письменных, так преданий старины и рассказов старожилов; к тому же в библиотеке Хлебникова встретились мне две рукописи: первая начала XVII в., по его словам, «Подворный список г. Ростова», по величине скорописи и переплёту весьма схожий с «Дозорными книгами г. Росюва» того же столетия, оригинал которых находится в библиотеке Андрея Александровича Титова. К сожалению, из оной я извлёк только о доме бывшего нашего Угодичского помещика Луговского следующее: «В Стефановской сотне дом думного дьяка Томины Юдина сына Луговского, в длину двадцать две, поперёк шестнадцать сажен, ныне место это пашут пустошью поп Василий Махзерев да Савва Калашник». (Впоследствии поп Василий был попом Угодичской Богоявленской церкви и друг св. Иоанну Милостивому Власатому, у которого сей последний лежал больной, возвращаясь в Ростов из Владимира, куда он сопутствовал старице, инокини Введенского монастыря г. Тихвина, бывшей супруге Царя Ивана Грозного, из рода бояр Колтовских.) Вторая рукопись тоже XVII в. более 600-ти 700 листков, которую Хлебников называл тоже подворным списком теремов князей Ростовской округи и летописцем Ростовским.

          Скоропись много схожа с рукописью стольника Алексея Богдановича Мусина-Пушкина, которую я встретил в своё сельском архиве; эта рукопись меня заинтересовала по двум причинам: во 1) я встретил тут имена тех личностей, которые упоминаются в Мусин-Пушкинской рукописи и которые я слышал в детстве от Ф. С. Шестакова и других старожилов того времени. Во 2) тронута была природная моя страсть, — собирать имена и события в доступных мне книгах о князьях Ростовских, а тут, кроме имён, упоминалось нечто и о них самих и именно то самое, что я прежде слышал в рассказах старожилов. Возьму для примера следующее из Хлебниковского списка: «При слиянии рек Ухтомки и Конорки, на том месте, где стоит ныне погост Копыри, по преданно будто бы стоял тут терем Ростовского князя Ратобора Копыря; здесь за неусыпною стражею хранились доставшиеся ему золотые вещи, упавшие с неба: соха, иго, топор и чаша; добывая себе в супружество дочь Ростовского князя Брячислава, служил у ней под видом кровчего, прогнал из пределов Ростова Ассийиского князя, пришедшего с берегов реки Танаиса; за эту победу он получил княжну себе в супружетво. Здесь князь Святослав Владимирович, сын князя Владимира Святого, построил небольшую обитель, которую открыл витязь Динуп Золотой Пояс. Недалеко от обители этой стоял терем князя Ивана Фёдоровича Бахтеярова-Немого; внук его, князь Пётр Владимирович Бахтеяров, поступил во иночество в обитель Копыри и был впослдствии настоятелем оныя».

          К сожалению, делая выписки, я не удержал слов подлинника, а думая, что будет понятнее, придерживался современного языка и, много раз переписывая, не сохранил потом и малейших остатков слога рукописи, который в некоторых местах у меня сначала ещё удерживался. Крайне теперь жалею, что первоначальные оригиналы и многие списки и рассказы, написанные мною в отдельных тетрадках, ушли на обёртку товаров в моей лавочке (от такого точно истребления спас много подобных вещей А. А. Титов в 1880 г.). Уже после, при свидании у гр. Уварова с Мих. Петр. Погодиным, я все свои списки собрал и переписал в особую книгу и вот в 1880 г. я из этой-то книги и составил сборник Ростовских сказаний; такое же сказание я написал о князьях, иерархах и именитых людях Ростова Великого. Снова повторяю, что с горестию вспоминаю теперь о том, что, хотя многие события прежде были буквально выписаны из летописей Хлебникова, Трёхлетова и др., но я по неопытности исправляя язык и слог, который тогда считал тяжёлым и неудобным, лишил свои сказания главного достоинства и тем уменьшил цену своих полувековых трудов. Теперь, к стыду моему, вижу ясно истину слов: «Всяк возносяй себя смирится!» Теперь мой сборник и летописи, исправленные моей дерзновенной рукой, стали ни то, ни сё, да и первоначальных-то списков у меня уже нет. Не могу умолчать, что покойный П. В. Хлебников не только не останавливал меня в этих переправах, но и сам, читая мне те рукописи, которые я не разбирал, заставлял писать современным языком; но прошлого не воротишь, тогда были такие понятия. Вот напр., случай: при посещении великими князьями Николаем и Михаилом Николаевичами обители св. Иакова в Ростове, на пути их в келью настоятеля, остановнл их какой-то седовласый монах той обители (я после узнал, что он ранее был виноторговец), который развернул большой на толстой бумаге план своего сочинешя и стал им проповедывать о пользе уничтожения всех Ростовских кремлёвских зданий и предлагал на месте их воздвигнуть гостиный двор и другие доходные во время ярмарки здания на пользу обителей; короче сказать, он хотел уничтожить знаменитые памятники XVI и XVII в., составляющее красу всего народа. Великие князья посмотрели на план и на монаха и, ничего ему не ответив, ушли в кельи настоятеля. Завидую теперь я монаху: счастлив он, что не воспитал своего детища так, как я; мне не выпала такая счастливая доля; быть может, и у меня сохранились бы первоначальные мои рукописи, как сохранились кремлёвские здания. Ныне, впрочем, к своему утешению вижу, что благодаря любителям изящного и врагам грубой старины, крёмлевские здания и древние церкви Ростовских монастырей быстро идут по следам моих рукописей и, быть может, со временем постараются и догнать меня в изяществе: счастливого пути вам, догоняйте меня!

          В конце этого года и в самый последний день оного прихожане Богоявленской церкви, забыв свою прежнюю неприязнь ко мне, вместо желавшего ещё служить пятое трехлетие церковным старостой крестьянина с. Угодичь Абрама Андреева Мягкова, избрали меня; это событие и для меня, и для Мягкова было вовсе неожиданно: но об этом будет речь впереди. Скажу только, что с этого времени началась другая половина моей жизни.

          1882 г. Марта 22.

Следующая страница