Надо сказать, что Потатурчев был в таком поведении не одинок. В отчете отдела 1с (разведки) штаба LVII моторизованного корпуса имеются такие слова: «У всех взятых до сих пор пленных можно установить одно и то же: солдаты очень охотно рассказывают о своих войсках, если информация им известна. От рассказов отказываются только политкомиссары, в то время как даже офицеры, порой самостоятельно, выдают военные данные. У всех пленных велик страх перед жестоким обращением со стороны немцев, о котором им говорили». Именно в этом, скорее всего, следует искать причины не всегда успешного прохождения проверок в НКВД бывшими военнопленными.

Так или иначе, сам по себе арест Потатурчева и его многомесячное содержание в тюрьме имели под собой весьма веские основания. Резкие высказывания в адрес НКВД и существовавших в СССР порядков лишь усугубили ситуацию. В июле 1947 г. Потатурчев умер в тюрьме, поставив тем самым точку в истории наказаний командного состава Западного фронта.

Заключение. Первый блин — комом

Уже в ходе поверхностного анализа событий в Белоруссии в июне и в первые дни июля 1941 г. в глаза бросается одна деталь. Разнообразные «котлы» 1941–1942 гг. всегда собирали обильный урожай пленных из рядов высшего командного состава Красной армии. В уманском «котле» это командующие 6-й и 12-й армиями генералы Музыченко и Понеделин. В киевском «котле» это командующий 5-й армией Потапов. В мелитопольском «котле» погиб командарм-18 Смирнов, Под Вязьмой попали в плен командарм-19 генерал Лукин, командарм-20 генерал Ершаков, командарм-32 Вишневский, погиб командарм-24 генерал Ракутин. Под Харьковом в мае 1942 г. погибли сразу несколько прославленных генералов, включая вырвавшегося из киевского «котла» Костенко. Помимо него погибли командующий 6-й армией генерал Городнянский, командующий 57-й армией Подлас, командующий армейской группой Бобкин. При окружении 2-й ударной армии под Любанью в плен попал небезызвестный генерал Власов. В случае с белостокским и минским «котлами» это правило не работает. Управления 3-й и 10-й армий благополучно избежали и плена, и гибели. При этом дело обошлось без вывоза командующих самолетами. Более того, некоторые попавшие в плен генералы, командовавшие соединениями 3-й и 10-й армий, попали в плен уже много позднее описываемых событий. Например, командир 4-й танковой дивизии Потатурчев попал в плен уже в гражданской одежде аж в августе 1941 г. Из неплотного «котла» под Минском ему удалось ускользнуть. То же можно сказать о командире 21-го стрелкового корпуса генерале Закутном. Уже одно это заставляет задуматься.

При внимательном изучении событий в полосе группы армий «Центр» не оставляет чувство, что немецкое командование сделало все, чтобы окружение войск 3-й и 10-й армий не состоялось. Гудериан, фактически игнорируя приказы сверху, рвался на восток, оставив под Минском слабое прикрытие. Более того, именно кто-то из его непосредственных подчиненных умудрился утратить карту, заставившую советское командование бросать все и прорываться. Верховное командование заставило фон Бока повернуть в тыл Западного фронта пехотные дивизии, стремясь образовать «малый котел» под Белостоком. Побочным эффектом этого было снижение плотности заслона под Минском. Если бы не сложные условия местности, вставшие на пути отходящих 3-й и 10-й армий болота, у них был бы неплохой шанс прорваться. Если же рассматривать ситуацию с точки зрения немцев, то пропуск значительной части окруженных войск в район Новогрудка из «бутылочного горла» трудно назвать успехом.

Шутки шутками, а выдвижение немецким командованием против прорывающейся 10-й армии и остатков 6-го мехкорпуса одного армейского корпуса за другим оставляет весьма странное впечатление. В операции на окружение в Белоруссии нет изящества и лихости, которую обычно приписывают германской военной школе. В сущности, успех был достигнут немцами в первую очередь за счет подавляющего превосходства в силах, а не за счет их продуманного использования. Напротив, командование окруженных армий достаточно хорошо держало войска в руках и энергично принимало меры к прорыву. Несмотря на изначально слабые силы, имевшиеся в его распоряжении.

Может возникнуть закономерный вопрос: а стоило ли вообще немцам заботиться о плотном окружении советских войск под Минском? 29 июня фон Бок с досадой писал в своем дневнике:

«Это не работа, а какое-то дьявольское наваждение! Если мы задействуем для этого в районе Минска танки ударных групп, они будут скованы там до тех пор, пока не будет ликвидирован весь белостокско-минский «котел». А я хочу как можно быстрей выйти к Днепру или по крайней мере захватить мосты через Березину — чтобы не драться за эти мосты позже. Так что придется заниматься этим сейчас. Надо было замыкать кольцо окружения не у Зельвы и Минска, а на Березине!»

Перед нами новый виток метаний относительно глубины «клещей» окружения. Половинчатая политика, когда одна танковая группа рвалась вперед, а вторая стояла стеной на западном фасе «котла», только вредила дальнейшему развитию операций. Оптимальным было бы единообразие: или все идут вперед, или все стоят стеной. Собственно, такая политика («все стоят стеной») вовсе не мешала захватить переправу у Борисова. Только это можно было сделать одной из дивизий 3-й танковой группы.

Разумеется, сами по себе метания командования группы армий «Центр» были в первую очередь следствием осознания скудости добычи в Белостокском выступе. Сколько бы потом не заявлялось сотен тысяч пленных в итоговых сводках. Задачей «Барбароссы» было уничтожение войск Красной армии. Упрежденный в развертывании Западный особый военный округ был, прямо скажем, не пределом мечтаний на этом поприще. Возможно, более подходящей для немцев формой операции в Белоруссии было бы что-то вроде советской Висло-Одерской операции. Другими словами, следовало прорываться как можно дальше вперед, не обращая внимания на развалившуюся линию обороны противника. Тогда, в январе 1945 г., советские войска продвинулись вперед почти на 500 км, не утруждая себя операциями на окружение. Тем не менее итогом операции стали многочисленные пленные, почти 150 тыс. человек. Удар немецких танковых групп сразу на большую глубину в июне 1941 г. мог улучшить условия вступления их в бой с армиями внутренних округов на рубеже Зап. Двины и Днепра.

В какой-то мере германское командование стало заложником своей стратегии использования самостоятельных механизированных соединений в рамках специальных объединений — танковых групп. Это тоже было своего рода уничтожением видового разнообразия в использовании танковых войск. Наличие у 4-й и 9-й армий своего собственного эшелона развития успеха в лице одной-двух танковых дивизий в каждой армии дало бы им большую самостоятельность. Гот и Гудериан могли бы рваться вперед без существенного ущерба для проведения операции на окружения. Полевые армии были бы в состоянии сами замкнуть «котел» выдвижением собственных механизированных соединений. Без всевозможных импровизаций со сколачиванием передовых отрядов из подвижных частей пехотных дивизий. Импровизированные отряды чаще всего были обречены на провал при столкновении со сколь-нибудь сильным и энергичным противником. Белостокский «котел» дал тому несколько показательных примеров. В случае же использования собственных механизированных эшелонов развития успеха немецкие 4-я и 9-я армии могли и не пропустить в район Новогрудка крупных сил Красной армии, с которыми пришлось сражаться до начала июля.

К слову сказать, в Красной армии второй половины войны была практика подчинения общевойсковым армиям отдельных танковых и даже механизированных корпусов (эквивалента танковой дивизии). Это позволяло проводить операции на окружение даже без участия танковых армий, которых было всего шесть на все фронты.

Однако при всей резкости оценок метаний немецких командующих нельзя не отметить серьезных промахов их советских оппонентов. Генерал Мостовенко позднее писал в отчете о действиях своего корпуса: «К нашему стыду следует сказать, что мы, даже высший комсостав, своего театра не знали и не использовали его особенности»[205]. К безусловным промахам следует также отнести потерю штабом 10-й армии управления войсками в критический момент прорыва у Зельвы. Штабу Голубева целесообразно было бы остаться в районе Зельвы и координировать действия стрелковых и танковых частей в ходе прорыва. Возможно, в этом случае прорыв был бы более организованным. Хотя в условиях поворота к Зельве XII корпуса шансы на его успех были, прямо скажем, призрачными.

Важную роль в разгроме войск Западного фронта сыграла немецкая авиация. Отходящие колонны были лакомой целью для бомбардировщиков. К слову сказать, то же самое наблюдалось летом 1944 г., во время проведения операции «Багратион». Многие взятые в плен немецкие генералы говорили о том, что судьбу группы армий «Центр» предопределил разгром отступающих дивизий с воздуха советской авиацией. Также авиация всегда оказывалась самым маневренным резервом. Она активно использовалась под Зельвой и Деречином в критический момент прорыва «55-тонных танков», у плацдарма Кароле и в других точках.

Отдельным, увлекательнейшим жанром военно-исторической и мемуарной литературы являются рассказы на тему «Если бы директором (командующим) был я». Спустя много лет делается попытка найти правильное решение возникшей когда-то оперативной задачки. Мысли и рассуждения на эту тему часто бывают небезынтересными. Вдвойне интересны такие оценки из уст непосредственных участников изучаемых событий. Окружение Западного фронта не избежало этой участи, разбора возможных вариантов более эффективных действий войск. Версия бывшего начальника штаба 4-й армии Л.М. Сандалова выглядела следующим образом:

«Одним из правильных решений могла явиться организация совместной круговой обороны войск 10-й и 3-й армий в районе Белосток, Беловежская Пуща, Волковыск под единым командованием находившегося в войсках заместителя Народного комиссара обороны Г.И. Кулика и заместителя командующего фронтом генерала И.В. Болдина или, наконец, одного из командующих армиями, рассчитанной на длительные бои в условиях окружения. Сил для организации такой обороны имелось еще достаточно. Такая оборона при четком управлении войсками, при жесткой дисциплине и при экономном расходовании средств могла надолго приковать к себе основные силы группы армий «Центр», что позволило бы выдвинуть на тыловые оборонительные рубежи отмобилизованные войска фронта и войска из глубины страны»[206].

При всем уважении к товарищу Сандалову этот план нельзя назвать иначе как утопией. Несомненно, он базируется на последующем опыте войны, в первую очередь немецких «фестунгах» («крепостях») ее заключительного периода. Во-первых, чаще всего ядром «крепости» был крупный город с каменными постройками. Бетонные и каменные постройки становились импровизированной линией обороны. Окруженная 6-я армия Паулюса под Сталинградом оперлась на старую советскую линию обороны к западу от города. Ничего подобного у войск 3-й и 10-й армий не было, они не могли занять какие-либо фортификационные сооружения. «Линия Молотова» была оставлена при отступлении от границы, «линия Сталина» была еще далеко к востоку от Волковыска. Также одним из основных условий существования «фестунга» является наличие крупных запасов или же относительно регулярное снабжение по воздуху. Эти варианты в той или иной степени сочетались. Обеспечить снабжение окруженных под Волковыском войск по воздуху ВВС Красной армии не могли. Прежде всего ввиду отсутствия парка транспортных самолетов, способных снабжать почти многотысячную группировку двух армий. Местных ресурсов было явно недостаточно. Наконец следует помнить, что окруженные войска подвергались атакам с разных направлений еще в ходе отступления на восток. У немцев было вполне достаточно сил, точнее даже достаточное численное превосходство, для разгрома советских войск под Волковыском «грубой силой». Собственно, так оно и произошло в реальности. Кроме того, странно было бы ждать от людей повального самопожертвования. Немецкие «крепости» в той или иной степени согревала перспектива деблокирования. При исчезновении такой перспективы чаще всего следовал прорыв. Одним словом, крупный «фестунг» был в реалиях 1941 г. нереализуем. В масштабах одного города «фестунг по-русски» был еще возможен, далее будет рассмотрен пример такой «крепости» в узле коммуникаций.

Подводя итог вышесказанному, можно сказать следующее. «Котлы» под Минском и Белостоком (Волковыском), конечно, не могут быть поводом для гордости. Как, впрочем, и любое поражение. Однако они должны остаться в памяти как пример организованного, упорного и во многих аспектах профессионально организованного сопротивления горстки соединений мирного времени превосходящей их по численности группировке противника. Шансов на выживание у двух советских армий практически не было. Они лишь максимально дорого продали свою жизнь и выиграли время на организацию сопротивления на рубеже Западной Двины и Днепра.

Глава 5.

Жизнь после смерти

Борисовский мост

Окружение, вырывающее из целостного фронта дивизии и даже целые армии, всегда порождает явление самозарождения новой линии обороны практически из пустоты. Избежавшие окружения разрозненные части, тыловики, отпускники, мелкие отступающие группы солдат и офицеров, прибывающие из глубины резервы — все они постепенно собирались вокруг энергичных командиров. Личность человека, сколачивавшего неорганизованную массу в боевую единицу, играла здесь ключевую роль. Звание, должность играли здесь далеко не первую роль. Выраставшие из ничего отряды, «группы» занимали узлы дорог, переправы. Им было трудно рассчитывать на успех в своей борьбе. Отряды были чаще всего слишком немногочисленны и плохо вооружены, чтобы оказать достойное сопротивление передовым мотомеханизированным частям врага.

Характерным примером стихийного создания «группы» вокруг харизматичного лидера является оборона Борисова и переправы через Березину у него. В Борисове было танкотехническое училище, которое возглавлял 38-летний корпусной комиссар И.З. Сусайков. Несмотря на молодость и формальную принадлежность к политаппарату Красной армии, он обладал солидными военными знаниями и опытом руководства. Он окончил Академию моторизации и механизации, т. е. был танкистом. Положение начальника училища сделало его начальником гарнизона Борисова. Ядром гарнизона стало само училище, насчитывавшее 1400 человек. Однако у них не было ни танков, ни противотанковых пушек. Это делало результат столкновения с танковыми частями немцев даже не предсказуемым, а заранее предопределенным.

Серьезной проблемой отрядов и «групп» был, как бы сейчас сказали, «информационный вакуум». Они чаще всего не имели технической возможности вести разведку, а связь с вышестоящими штабами была неустойчивой, а то и вовсе отсутствовала. В своем отчете по итогам боев Сусайков писал: «Командование училища с 23 по 26 июня от штаба фронта никаких сведений о противнике не получало. Училищу задача поставлена не была… Обнаружить местопребывание штаба не удалось. Случайные и отрывочные сведения о противнике получали исключительно от военнослужащих, которые беспорядочной толпой тянулись по автомагистрали на восток»[207]. Надо отдать должное корпусному комиссару — он даже вел разведку бронемашинами на глубину до 30–40 км к западу от Борисова (до столкновения с дозорами противника). Называя вещи своими именами, Сусайков действовал на свой страх и риск. С формальной точки зрения на передовой училищу было делать нечего. Курсантские полки отправлялись на фронт лишь в исключительных случаях. Более того, вскоре (3 июля 1941 г.) последовало указание Генерального штаба Красной армии о выводе училищ из особых округов в тыл. Борисовское танковое училище выводилось в Приволжский военный округ, в Саратов. Только 27 июня в адрес Сусайкова последовал приказ Военного совета Западного фронта: «Вы ответственны за удержание Борисова и переправ и, как крайний случай, при подходе к переправам противника переправы взорвать, продолжая упорную оборону противоположного берега».

Еще одной колоритной фигурой сражения за Борисов стал полковник Александр Ильич Лизюков. 24 июня 1941 г. он выехал из Москвы в Барановичи, в штаб 17-го механизированного корпуса. Лизюков был назначен заместителем командира корпуса вместо застрелившегося 23 июня полковника Н.В. Кожохина. Однако до Барановичей он не доехал — поезд остановился 26 июня в Борисове. О том, что происходило, рассказал в газетной статье в декабре 1941 г. писатель Константин Симонов:

«Рядом со мной ехал полковник-танкист, маленького роста седеющий человек с орденом Ленина на гимнастерке. Вместе с ним ехал на фронт его сын, не помню, кажется, его звали Мишей. Отцу разрешили в Наркомате обороны взять шестнадцатилетнего мальчика с собой добровольцем на фронт. Они были похожи друг на друга, отец и сын, оба маленькие, коренастые, с упрямыми подбородками и серыми твердыми глазами.

Дальше Борисова поезд не пошел. Впереди были немцы, разрушенное полотно, полная неизвестность.

[…]

Немецкие самолеты бреющим полетом, волна за волной шли над нашими головами. Они бомбили и обстреливали нас с рассвета до заката, а впереди громыхала артиллерия. Все были из разных частей, никто не знал друг друга, не знал, что происходит кругом. И все-таки нашелся человек, который сплотил всех, кто был тут, и поставил на свои, нужные места. Душой и сердцем людей, собравшихся в лесу под Борисовом, оказался маленький полковник, ехавший со мной в поезде.

Им первым были произнесены здесь слова: «Занять оборону!» Он первый собрал вокруг себя старших командиров, подсчитал оружие, разбил людей на роты и взводы, и люди почувствовали себя войском.

Вдруг нашлись какие-то пушки, несколько пушек, несколько пулеметов; были посланы люди обратно в Борисов за боеприпасами. Мы рыли окопы и щели, выбирали себе места и ложились с винтовками в оборону. Тут были самые разные люди. Слева от меня лежали артиллерийский капитан и военюрист, справа — двое штатских ребят, шоферы с грузовых машин.

[…]

Полковник вел себя так, как будто ничего не случилось, как будто у него под началом не самые разные, никогда не видавшие друг друга люди, а кадровый полк, которым он командует уже по крайней мере три года. Он спокойным, глуховатым голосом отдавал приказания. В этом голосе слышалась железная нотка, и все повиновались ему»[208].

В июне 1941 г. Лизюкову было 41 год. Еще в 1920-х он окончил Академию им. М.В. Фрунзе. Большую часть довоенной карьеры Лизюков был связан с танковыми войсками. Он даже командовал бригадой тяжелых танков Т-35. Именно за успехи в боевой подготовке этой бригады он был награжден орденом Ленина, на который обратил внимание Симонов. Однако помимо ордена Александру Ильичу пришлось хлебнуть полной чашей других реалий 1930-х годов. В феврале 1938 г. он был арестован и освобожден только 22 месяца спустя, в декабре 1939 г. Из тюремного заключения он вернулся не в войска, а в Академию механизации и моторизации, преподавателем. Арест, несомненно, негативно повлиял на его карьеру — без него он вполне мог дорасти до генерал-майора или хотя бы командира механизированного соединения с полковничьими петлицами. Нет сомнений, что в этом качестве он бы достиг больших результатов, нежели в качестве сборщика случайных людей у железнодорожного полотна.

Здесь самое время сделать небольшое отступление. В свое время роль репрессий 1937–1938 гг. преувеличивалась. Из «культа личности» сделали простое и понятное объяснение трагедии 1941 г. Внимательное разбирательство показывает, что летом 1941 г. действовали куда более мощные факторы, нежели мифическое «обезглавливание» Красной армии. Однако совершенно не нужно переворачивать все с ног на голову и отрицать негативные последствия репрессий. Судьба «маленького полковника» тому лишнее подтверждение. Да, полковник Лизюков получил назначение на должность заместителя командира механизированного соединения, но поздновато для участия в Приграничном сражении. Кроме того, должность заместителя попросту не соответствовала его знаниям и практическому опыту в танковых войсках. Лучшие дивизии оказались доверены совсем другим людям. В частности, многочисленные Т-34 и КВ 4-й танковой дивизии были доверены недалекому, но старательному генерал-майору Потатурчеву. Заметим, что последний получил звание «полковник» на два года позже А.И. Лизюкова.

Так или иначе, два танкиста, Сусайков и Лизюков, оказались руководителями обороны Борисова, гарнизон которого не имел танков и состоял в основном из пехотинцев. По мере упорядочивания обороны Борисова Лизюков поступил в распоряжение комиссара Сусайкова. Тот назначил энергичного полковника начальником штаба обороны города.

Незадолго до начала боев за Борисов начальник гарнизона города корпусной комиссар Сусайков довольно низко оценивал боеспособность вверенных ему частей. 28 июня он докладывал в штаб фронта: «Гарнизон, которым я располагаю для обороны рубежа р. Березины и Борисова, имеет сколоченную боевую единицу только в составе бронетанкового училища (до 1400 человек). Остальной состав — бойцы и командиры — сбор «сброда»[209] из паникеров тыла, деморализованных отмеченной выше обстановкой, следующие на поиски своих частей командиры из тыла (командировки, отпуск, лечение) со значительным процентом приставших к ним агентов германской разведки и контрразведки (шпионов, диверсантов и пр.). Все это делает гарнизон Борисова небоеспособным»[210]. Утверждение об «агентах германской разведки» оставим на совести товарища Сусайкова. Вряд ли они имелись в товарных количествах в рядах «сброда». Акции «Бранденбурга» носили совершенно другой характер, бойцы этого подразделения вступали в контакт с советскими частями весьма ограниченно и оружия из рук при этом не выпускали. Речь, скорее, идет не об агентах немцев, а о людях, негативно настроенных по отношению к советской власти.

Если бы немцы встретили в Борисове только тот гарнизон, который даже в глазах комиссара Сусайкова был небоеспособен, они бы его даже не заметили. Однако существенное усиление войск, оборонявших Борисов, произошло за счет прибытия соединений из внутренних округов. Рубежом их развертывания были реки Западная Двина и Днепр, а также так называемые «Смоленские ворота» от Орши до Витебска. В числе выдвигавшихся на этот рубеж соединений была 1-я моторизованная дивизия 7-го механизированного корпуса, более известная как 1-я Московская Пролетарская Краснознаменная дивизия, иногда неофициально называвшаяся для краткости «пролетарка». Она была сразу же изъята из состава 7-го мехкорпуса и по приказу командующего 20-й армией заняла оборону в районе Орши. Фактически она прикрывала развертывание главных сил 20-й армии в «Смоленских воротах». Они прибывали в железнодорожных эшелонах и постепенно занимали оборону.

В разгар построения обороны в рамках задачи прикрытия развертывания армии второго стратегического эшелона «пролетарка» неожиданно получила новый приказ. Теперь требовалось выдвинуться в район Борисова и «не допустить переправу мехчастей противника через р. Березина и далее на восток»[211]. Причиной смены задачи были данные разведки. В вечерней разведсводке штаба фронта от 29 июня говорилось, что противник «продолжал поспешное сосредоточение сил к реке Березина в районы западнее Борисов […] и главным образом в Бобруйск». На следующий день командование Западного фронта решило дать бой на Березине. Ближе всего к Борисову находилась «пролетарка». Командир 1-й мотострелковой дивизии Крейзер вспоминал: «В 4 часа 30 июня мы получили новый приказ командующего Западным фронтом. В нем указывалось, что 1-я моторизованная дивизия должна к 12.00 30 июня занять оборону по восточному берегу Березины […] с задачей не допустить прорыва танковых и механизированных частей противника на участке Зембин, Чернявка в направлении Борисов, Орша, сосредоточивая основные усилия на шоссе Москва — Минск»[212]. Надо сказать, что здесь Крейзер на сутки ошибается в датировке событий. Сохранилась записка начальника штаба 16-й армии полковника Шалина, в которой сказано следующее: «Приказ Комфронтом о выступлении 1 мотодивизии на рубеж р. Березина для обороны г. Борисов вручен мною лично командиру дивизии 1.7.41 3.40»[213]. Перед нами лишний пример того, что, вспоминая те или иные события спустя десятилетия, люди могут сильно ошибаться в хронологии событий.

Интересно отметить, что распоряжение о выдвижении 1-й мотодивизии на Березину было одним из последних приказов генерала Д.Г. Павлова. Вскоре он будет арестован, но именно это его распоряжение никто отменять не будет. Днепр и Березину разделяет немалое расстояние. Столь быстро отреагировать на приказ могло только моторизованное соединение. Он был получен в 3.40 1 июля, а уже в 5.50 выступил маршем танковый полк дивизии Крейзера, а в 6.30 за ним последовали мотополки. Элитное соединение Красной армии, совершив 130-км форсированный марш, уже к полудню того же дня вышло на новый рубеж обороны. Как мы увидим далее, промедление даже на несколько часов было бы смерти подобно.

На рубеже реки Березины Московская Пролетарская дивизия растянулась по фронту на 50 км. Водная преграда лишь в некоторой степени облегчала задачу обороны. Не будем также забывать, что по своей штатной структуре моторизованная дивизия 1941 г. имела только два стрелковых полка (шесть батальонов пехоты), т. е. ее возможности по удержанию оборонительного рубежа были даже несколько ниже, чем у обычной стрелковой дивизии с тремя стрелковыми полками (девять батальонов пехоты). Моторизация «пролетарки» лишь в некоторой степени компенсировала недостаток пехоты в обороне на широком фронте. По состоянию на 24 июня 1941 г. 1-я мотострелковая дивизия насчитывала 10 955 человек личного состава, 205 танков БТ[214], 24 плавающих танка Т-37/Т-38 и 39 бронемашин[215]. Автотранспортом и артиллерией соединение было укомплектовано почти полностью.

В любом случае свежее, более того, хорошо укомплектованное соединение из Московского военного округа было серьезной силой. Однако с самого начала построения обороны возникли определенные трения между командованием гарнизона города и прибывшими «варягами». Крейзер вспоминал: «…я сразу направился на командный пункт начальника Борисовского училища корпусного комиссара И.З. Сусайкова. С ним мы договорились, что 175-й полк лучше расположить за батальонами училища (во втором эшелоне), чтобы создать более глубокую оборону на этом направлении». Неясно, с чем это связано, но фактически оборона на самом главном участке оказалась доверена курсантам и «сброду» (см. выше), а не регулярным частям. Это не могло не сказаться и, безусловно, сказалось на обороне города.

Стратегическое значение города Борисова обуславливалось проходящим через него шоссе на Москву. Бетонный мост через Березину у Борисова на этом шоссе был для немцев, несомненно, лакомым кусочком. Поначалу немецкая воздушная разведка сообщала о нем как о разрушенном. Однако вскоре эта ошибка была исправлена. Соответственно 18-я танковая дивизия XXXXVII корпуса получила приказ захватить переправы в районе Борисова и образовать плацдарм на восточном берегу реки. С точки зрения устойчивости обороны на рубеже Березины проще всего было бы взорвать мост. Он действительно был подготовлен к взрыву, но сделать это предполагалось только по особому распоряжению. Фронтовое командование все еще надеялось использовать борисовскую переправу для отходивших из-под Минска частей. Хороший прочный мост обещал как быстроту переправы, так и возможность переправить тяжелую технику, в том числе танки. Именно этот мост фактически оборонялся частями Сусайкова, а не подразделениями 1-й моторизованной дивизии.

Хронология описания событий под Борисовом в советских и немецких источниках несколько различается. Командир «пролетарки» Я.Г. Крейзер вспоминал: «Примерно в 16 часов 30 июня к Ново-Борисову подошли танковые части противника. Им удалось с ходу ворваться на западную окраину города, а 1 июля, овладев Ново-Борисовом, выйти к Березине». Однако утверждение Крейзера, что немцы оказались под Борисовом уже 30 июня, противоречит немецким же данным об обстановке на тот момент. В оперативных сводках группы армий «Центр» 18-я танковая дивизия утром 1 июля еще числится под Волмой (в 18 км восточнее Минска). 30 июня дивизия вела в этом районе напряженные бои и под Борисовом оказаться вряд ли могла. В лучшем случае к Березине могли выйти отдельные разведывательные отряды. Они вряд ли бы стали всерьез проверять на прочность советскую оборону. Просто в силу своей слабости и немногочисленности.

Главными силами к Борисову немецкая 18-я танковая дивизия подошла ровно сутки спустя относительно того времени, которое приписывает этому событию Крейзер. Как уже было показано выше, командир «пролетарки» просто ошибся на сутки в датировке событий. Если бы 1-я моторизованная дивизия вышла к Березине 30 июня, то на организацию обороны под Борисовом у нее бы были целые сутки. Но в действительности бой начался буквально через несколько часов после марша. Поднятые посреди ночи части не получили даже нескольких часов отдыха. Первыми столкнулись с немцами высланные на запад от Борисова разведчики. Уже в 16.30 1 июля движущиеся навстречу друг другу советские и немецкие танки сталкиваются западнее Ново-Борисова. Вспыхивает короткое, но ожесточенное танковое сражение. Немецкой стороной в нем заявлено уничтожение 20 советских танков, захват 8 полевых и 4 зенитных орудий. Вечером 1 июля авангард дивизии Неринга входит в Ново-Борисов.

Далее события развивались стремительно. Начавшийся для бойцов «пролетарки» подъемом посреди ночи по тревоге день боев и маршей никак не хотел заканчиваться. В течение вечера 1 июля, ночи и раннего утра 2 июля части 18-й танковой дивизии вели бой за мост и плацдарм. Крейзер позднее писал: «После мощных бомбовых ударов и огня артиллерии немецкие танки на больших скоростях подошли к мосту, гусеницами порвали шнуры для дистанционного подрыва, перебили саперов-подрывников и с ходу прорвались на восточный берег Березины». Не исключено, что свою роль в быстром захвате моста сыграли диверсанты «Бранденбурга». По крайней мере их участие не исключается. Уже к полудню 2 июля плацдарм расширяется на 6 км восточнее Борисова. К этому моменту борисовский гарнизон уже понес большие потери. Сусайков просил штаб фронта прислать ему хотя бы эскадрилью истребителей, т. к. «противник наносит потери главным образом авиацией».

Защитники Борисова отошли от города, образовав полукольцо обороны, опиравшееся флангами на Березину. После этого разыгралось типичное для 1941 г. (и не только дня него) сражение за плацдарм. В нем участники сражения на время менялись местами. Обороняющиеся, т. е. советские войска, были вынуждены контратаковать, стремясь всеми силами ликвидировать плацдарм. Наступающие, т. е. немцы, отражали атаки, наносили потери и расширяли плацдарм по мере сил и возможностей. Ликвидация вражеского плацдарма была скорее редким исключением, нежели правилом. Однако в любом случае принятое Павловым решение выдвинуть вперед к Борисову моторизованное соединение следует оценить положительно. Без этого хода прорыв немцев через Березину вдоль шоссе на Москву был бы куда стремительнее. Это, безусловно, ухудшило бы условия борьбы за следующий водный рубеж — Днепр. Более того, надо отдать должное выучке личного состава и командования «пролетарки». Если бы она опоздала буквально на несколько часов, то мост был бы потерян уже 1 июля, а вместо боев за плацдарм было бы маневренное встречное сражение на шоссе Минск — Москва.

К исходу 2 июля 18-я танковая дивизия расширила захваченный плацдарм у Борисова до 8 км в глубину и 12 км по фронту. С утра 3 июля немцы продолжили расширять плацдарм и продвигаются еще немного вперед вдоль шоссе на Москву, к середине дня достигают Лошницы. Здесь их вновь контратакуют части дивизии Крейзера. 1 июля «пролетарка» получила 10 тяжелых танков КВ (все с 76-мм пушками). По воспоминаниям Я.Г. Крейзера, всего его дивизия получила до начала боев на Березине четыре десятка новых танков — 30 Т-34 и 10 КВ. Немцы оценили противника как «крупные танковые силы». В журнале боевых действий XXXXVII корпуса указывалось: «В 15.00 враг, потеряв большое число танков, отходит. Во время русского контрудара среди прочего из 16 атакующих тяжелых 45-тонных танков были уничтожены 7»[216]. Под «45-тонными танками» понимаются, как нетрудно догадаться, танки КВ. Результат, надо отметить, не рекордный. За несколько дней до этого на Украине у местечка Радзехов в одном бою было подбито сразу 9 КВ из 10-й танковой дивизии. За три дня боев за плацдарм немецкая 18-я танковая дивизия заявила об уничтожении 80 танков и захвате или уничтожении 44 орудий.

Гудериан писал об этом эпизоде: «Атаки были отбиты с большими потерями для русских; 18-я танковая дивизия получила достаточно полное представление о силе русских, ибо они впервые применили свои танки Т-34, против которых наши пушки в то время были слишком слабы»[217]. Эту фразу позднее многократно растиражировали. Она стала одним из краеугольных камней легенды о «неуязвимых» советских танках 1941 г. Разумеется, общий неуспех боев при этом нужно было как-то объяснять. Его привычно списали на Люфтваффе, наводя тень на плетень другого ведомства — многострадальные ВВС Красной армии. В истории «пролетарки» говорилось: «…этот бой закончился бы более успешно, если бы не безраздельное господство вражеской авиации. Целый день она висела над полем боя (временами до 60–70 самолетов): бомбила и расстреливала с крутого пике, поражала цели на выбор»[218]. Немецкая авиация, конечно, сделала свое дело. Люфтваффе привычно расправились с артиллерией «пролетарки» — большие потери в бою понес артполк дивизии Крейзера и ее автотранспорт. Но провести такое же опустошение в рядах танков было затруднительно. Реальность была суровой и прозаичной. Немецкая 18-я танковая дивизия успешно отбила атаку на плацдарм, подбив несколько советских новых танков. Собственно, Т-34, кстати, даже не были выделены немцами из статистики подбитых. Вообще история с «тридцатьчетверками» 1-й моторизованной дивизии довольно темная. Отражавшие атаки на плацдарм немцы писали только о «45-тонных танках». По документам 7-го мехкорпуса «тридцатьчетверки» в 1-й мотодивизии никак не проходят. По всем донесениям и отчетам в «пролетарку» попали только 10 КВ-1. Разумеется, Крейзер мог получить Т-34, уже будучи подчинен 20-й армии, в обход штаба 7-го мехкорпуса. Обвинять его в короткой памяти только на основании ошибки на сутки в датировке событий, пожалуй, не стоит. Однако сам Крейзер утверждает, что КВ и Т-34 прибыли в его дивизию еще под Оршей. Одним словом, по советским и немецким документам получается, что Гудериан в своих мемуарах сильно ошибся. Во-первых, эта встреча с новой советской бронетехникой была не первая для 2 ТГр (первой был бой 29-й мд под Слонимом), а во-вторых, это были совсем не Т-34, а КВ. Так или иначе, атака с применением «неуязвимых» танков была отражена немцами имеющимися средствами, с выбиванием значительной части участвовавших в ней КВ (и, возможно, Т-34). В ночь на 4 июля части дивизии Крейзера отходят на рубеж реки Нача. Сражение за Борисов завершается, далее 1-я моторизованная дивизия вела сдерживающие действия на шоссе на Москву.

На следующем рубеже, реке Наче, удержаться «пролетарке» надолго не удалось. Очередной акт драмы разыгрался 4 июля. К тому моменту практически вся артиллерия 1-й мотострелковой дивизии была выбита вражеской авиацией. Танков БТ осталось 25 штук. По прибытии 9 танков КВ была организована контратака. Однако «Ворошиловы» не имели бронебойных снарядов и выбивать вражеские танки не могли. Из 7 КВ, участвовавших в контратаке, 5 танков не вернулись с поля боя. Один был «прибуксирован»[219], один взорван, три остались на занятой противником территории. Неудача контратаки заставила «пролетарку» отходить на следующий рубеж обороны — реку Бобр. Здесь она получила новую задачу — 1-я моторизованная дивизия должна была принять участие в контрударе под Сено и Лепелем. Но это уже совсем другая история.

Отряд Сусайкова, как и большинство импровизированных «групп», просуществовал недолго. 11 июля наконец-то было выполнено указание Генерального штаба Красной армии от 3 июля 1941 г. Борисовское танковое училище было выведено с фронта и отправлено в тыл, в Саратов. Там оно стало 3-м Саратовским танковым училищем. Занятия возобновились уже 24 июля. За период боевых действий — с 23 июня по 11 июля 1941 г. — училище потеряло 192 человека убитыми и пропавшими без вести, еще 68 человек получили ранения, т. е. потери составили почти половину личного состава. Энергичный И.З. Сусайков в тылу не остался. С апреля 1942 г. он стал членом Военного совета Брянского фронта, позднее занимал ту же должность на Воронежском, Степном и 2-м Украинском фронтах.

Своего рода «послевкусием» боев за Борисов стало боевое распоряжение штаба Западного фронта от 4 июля 1941 г. В нем давалась достаточно жесткая оценка истории с захватом немцами бетонного моста на шоссе Минск — Москва. Уже в первом абзаце было сказано: «По преступной халатности командования и войсковой части, оборонявшей Борисов, не был взорван мост через р. Березина, что дало возможность танкам врага прорваться через столь серьезную водную преграду»[220]. Неназванной прямо «частью» был борисовский гарнизон во главе с комиссаром Сусайковым. Соответственно приказывалось «срочно расследовать обстоятельства», при которых произошла потеря моста. Подробности и результаты этого расследования автору неизвестны. Однако тот факт, что ни Сусайков, ни Лизюков не отправились на Дальний Восток, а то и в небытие, говорит об отсутствии оргвыводов по итогам расследования.

В качестве меры по предотвращению повторения подобных инцидентов в распоряжении штаба фронта предлагалось следующее: «Высшим начальникам лично и через свои штабы проверять готовность мостов к разрушению и наладить строжайший контроль за службой заграждения. Ответственность за выполнение заграждений возложить на инженерных начальников от командиров саперной роты до начальника инженерных войск армии включительно»[221]. Однако в последующие месяцы и годы случаи потери мостов будут повторяться не раз и не два. Как ввиду участия «Бранденбурга», так и без него. Справедливости ради стоит сказать, что и по другую сторону фронта такие случаи будут впоследствии происходить неоднократно, достаточно вспомнить хрестоматийную историю с мостом Гинденбурга у Ремагена в марте 1945 г.

Так или иначе, переправа у Борисова досталась немцам. Даже своевременным вводом свежего соединения (1-й мд) предотвратить развитие наступления вдоль шоссе на Оршу командованию Западного фронта не удалось. Выиграть за счет сдерживающих действий «пролетарки» удалось не более двух-трех суток. Вскоре прорывавшимся у Борисова немецким частям предстоит принять активное участие в сражении у Сенно-Лепеля, существенно изменив соотношение сил в нем.

Горящее небо Бобруйска

По мере развития сражения, особенно маневренного, названия одних городов и сел в штабных сводках постепенно сменяются другими. Иные мелькают только раз или два, часто в искаженном виде, чтобы потом навсегда кануть в Лету. Однако всегда находятся названия, которые рефреном повторяются из сводки в сводку и из приказа в приказ. Они становятся узловыми пунктами сражений и надолго остаются в памяти тех, кто бился за них. На Западном фронте несколько дней рефреном звучало название «Слоним».

М.Н. Тухачевский в своем труде «Поход за Вислу» писал: «Район предстоявших боевых столкновений на Западном фронте приблизительно по меридиану разделялся течением р. Березина. Берега этой реки, болотистые и покрытые лесами, на всем своем протяжении представляют значительную преграду для ее форсирования»[222]. Стоит ли говорить, что переправы через Березину должны были стать ареной жестоких боев. От них зависело не только продвижение передовых частей, но и их снабжение. Тухачевский далее отмечал, что железные дороги пересекают Березину только в трех пунктах: у Борисова, Бобруйска и Шацилки. В 1941 г. эта ситуация сохранилась с поправкой на большую пропускную способность пересекавших реку линий.

Более того, для Д.Г. Павлова Бобруйск стал точкой приложения усилий его «козырного туза» — 6-го мехкорпуса. После прорыва он должен был быть использован именно на Бобруйском направлении. В приказе 10-й армии от 27 июня Павлов писал: «6-му механизированному корпусу, пополнившись боеприпасами и горючим, форсированным маршем к исходу 28.6.41 г. в полном составе сосредоточиться в районе Пуховичи, имея задачей через Осиповичи атаковать на Бобруйск и уничтожить бобруйск-слуцкую группировку противника».

Однако 27 июня 6-й мехкорпус оставался в окружении под Белостоком. Для защиты Бобруйска и переправ через Березину в распоряжении командования фронта и 4-й армии были куда более скромные силы. Фактически они ограничивались управлением 47-го корпуса генерала Поветкина и подчиненными ему тыловыми и вспомогательными частями. Собственно, сам город Бобруйск, находившийся на западном берегу Березины, даже не пытались удерживать. Он был взят около 22.00 27 июня боевой группой Аудоша из состава 3-й танковой дивизии немцев. Однако форсировать Березину с ходу передовому отряду XXIV корпуса не удалось. Своеобразным приветствием в адрес немецких танкистов стало несколько оглушительных взрывов, прорезавших наступающую темноту июньской ночи. Согласно докладу командира 47-го стрелкового корпуса Поветкина, все три моста через Березину были взорваны при появлении вражеских танков.

Вместо нескольких дивизий штаб 47-го стрелкового корпуса принял командование над сводным отрядом из разномастных частей. В его состав вошли: саперный батальон (365 человек), батальон связи (345 человек приписного состава без командиров), сводный полк 121-й стрелковой дивизии (около 1000 человек приписного состава без командиров), дорожный полк (400 человек), Бобруйское автотракторное училище (500 человек). Боевая ценность саперов, связистов и дорожников, не имевших обычной пехотной подготовки, была достаточно условной.

В сущности, самым сильным аргументом в руках Поветкина была артиллерия. Формально у него было два артполка и один дивизион большой мощности. Однако их реальная численность и, главное, запас боеприпасов повергали в уныние:

420-й ГАП: восемь 152-мм гаубиц, 240 штук снарядов;

462-й КАП: восемь 152-мм гаубиц-пушек, 140 снарядов, т. е. по 19 штук на орудие;

318-й дивизион БМ: четыре 203-мм гаубицы, 40 снарядов.

Учитывая количественный и качественный состав вверенных Поветкину частей, Бобруйск мог удержаться ровно столько, на сколько хватит боекомплекта этих трех артиллерийских частей.

В целом бои за Бобруйск можно охарактеризовать как типичный пример попытки удержания важного пункта неприспособленными для действий в первой линии частями. Такие эпизоды, прямо скажем, не редкость в истории войны, причем по обе стороны фронта. Связисты, тыловики, военные училища вступали в бой с прорвавшимися танками в тылу, с открытыми флангами, с весьма туманными перспективами пополнения и усиления.

День 28 июня прошел для отряда Поветкина относительно спокойно. 29 июня в 11.30 у Шатково, к северу от Бобруйска, переправилось несколько немецких танков. Не исключено, что это были «ныряющие» танки. О дальнейших событиях Поветкин повествует в своем отчете следующим образом:

«В 14.30 29.6.41 г. противник огнем орудий до 2–3 батарей (105-м и 150-мм), трех батарей тяжелых минометов во взаимодействии с истребительной и бомбардировочной авиацией в течение 3–4 часов подавлял всю систему нашей обороны и особенно передний край, проходивший по берегу р. Березина восточнее Бобруйска. Несмотря на неоднократные мои запросы о вылете нашей авиации, действий таковой в течение 29.6.41 г. не было. Под воздействием огня противника и беспрерывного действия бомбардировочной и истребительной авиации противника, длившихся в течение 3–4 часов, действия танков противника, просочившихся на наших флангах, — оборона до 18 часов упорно удерживала восточный берег р. Березина в районе Бобруйска и лишь с 18 часов приписной состав 273-го отдельного батальона связи и 246-го отдельного саперного батальона, оборонявший правый фланг по восточному берегу р. Березина, северо-восточной окраине Бобруйска, ввиду отсутствия командного состава, начал отход группами по лесам в Могилевском направлении»[223].

В контратаку на немецкий плацдарм пришлось ходить штабу 47-го корпуса во главе с Поветкиным. Как было записано в журнале боевых действий 3-й танковой дивизии: «Русские местами большими толпами атаковали наше правое крыло, с криками «ура» вклинились в оборону наших передовых частей, но были отбиты и под прикрытием внезапно появившегося тумана отступили и спрятались в ямах, из которых вели разрозненный, но точный ружейный и пулеметный огонь по приближающейся нашей пехоте. В связи с этим возникли потери убитыми и ранеными».

Окончательно прорыв обороны сводного отряда Поветкина под Бобруйском состоялся 30 июня. К 4.00 утра немцами был построен сборный мост через Березину. Это позволило переправить на плацдарм тяжелую технику и перейти в наступление. Сдержать этот удар разнородные части отряда Поветкина уже не могли. Попытка контратаки роты танков БТ успеха не принесла, 5 машин были подбиты. Под прикрытием двух оставшихся танков отряд 47-го корпуса начал отход на восток.

Командование фронта осознавало, что импровизированный отряд вряд ли способен долго и эффективно противостоять механизированному соединению противника. Поскольку возможности быстро выдвинуть к Бобруйску какое-либо соединение попросту не было, была задействована авиация.

Тогдашний командир 3-го дальнебомбардировочного авиакорпуса Н.С. Скрипко в мемуарах приводит телеграмму, полученную из штаба фронта в середине дня 30 июня:

«Всем соединениям ВВС Западного фронта. Немедленно, всеми силами, эшелонировано, группами уничтожать танки и переправы в районе Бобруйска.

Павлов, Таюрский. Передал Свиридов.

Приказ передать командирам 42, 52, 47, 3 ак дд, 1 и 3 тап, это помимо 3 ак дд. Всем частям, которые размещены на аэродромах Боровское, Шаталово, Шайковка, Смоленск и другие. Немедленно передавайте всем. Исполнение доложить сюда, кому, когда передано. Принял ОД капитан Лукьяненко в 12 час. 50 мин.»[224].

Теоретически вылет крупной массы бомбардировщиков можно было прикрыть истребителями 43-й истребительной авиадивизии с аэродромов в районе Могилева. До Бобруйска им было лететь всего около 100 км. Однако самолеты этого авиасоединения были использованы для удара по немецкому аэродрому. Никаких сведений о потерянных в этот день на аэродромах истребителях в немецких источниках не обнаруживается.

Фактически командование Западного фронта на ходу перенацелило имевшиеся у него дальние бомбардировщики с правого фланга на левый фланг. Еще вчера главной целью были танки Гота, 30 июня ею стали войска Гудериана. Авиация вообще была самым гибким и оперативным средством воздействия на противника, она могла в разные дни наносить удары по целям, разделенным сотнями километров. Первая группа советских дальних бомбардировщиков между 14.00 и 15.00 уже бомбардировала скопление моторизованных войск противника юго-западнее этого Бобруйска, а также колонны немецких танков и автомашин на дорогах Глусск — Бобруйск и Глуша — Бобруйск.

Наступление группы Гудериана прикрывалось так же плотно, как и продвижение группы Гота. Более того, здесь действовала 51-я эскадра под командованием Вернера Мельдерса — «отца» и главного идеолога немецкой тактики воздушного боя. Наземные части быстро почувствовали эффективность воздушного «зонтика». В журнале боевых действий немецкой 3-й танковой дивизии указывалось: «…в течение всего дня, особенно во второй его половине, очень активно действуют вражеские бомбардировщики, атакующие волнами. Изначально наше истребительное прикрытие слабое, позднее оно усиливается и достигает выдающихся успехов. Сбито более 20 бомбардировщиков». Вообще изначально дивизия Моделя была хорошо подготовлена к возможному массированному удару советской авиации. Как указывалось в том же журнале боевых действий соединения, прикрывавшая это направление истребительная эскадра Люфтваффе «имеет связь с дивизией через специальную радиостанцию». В свою очередь, частями 3-й танковой дивизии был подготовлен и прикрыт зенитками аэродром для посадки истребителей к юго-западу от Бобруйска.

В итоге сбито было, к сожалению, гораздо больше увиденных танкистами 20 советских бомбардировщиков. Слова о том, что истребительное прикрытие «усиливается», неточно отражают обстановку. Реально над Бобруйском действовали сразу четыре группы немецких истребителей во главе со штабом эскадры. По данным на 28 июня, это составляло 103 боеготовых Bf109F разных модификаций (F-1 и F-2). Количество истребителей в воздухе над Бобруйском было вполне сопоставимо с числом атакующих его бомбардировщиков. Соотношение сил в воздухе было разгромным для советских бомбардировщиков и давало мало шансов на сдерживание атак противника силами воздушных стрелков. Особенно если учесть характерную для немцев практику интенсивного использования своих ВВС. Так, лейтенант Хайнц Бэр, будущий известный ас ПВО рейха, поднимался в воздух несколько раз и добился в промежутке с десяти часов утра до восьми часов вечера 30 июня пяти побед.

Результаты сражения в небе над Бобруйском в свете всего этого нетрудно предугадать. Штаб 51-й истребительной эскадры отчитался о 8 сбитых за 30 июня бомбардировщиках ДБ-3. На пять из них претендовал сам Мельдерс. I группа эскадры Мельдерса отчиталась о 17 сбитых ДБ-3, II группа — о 16 ДБ-3, III группа — о 25 ДБ-3 и 4 ТБ-3, IV группа — о 10 ДБ-3. Итого немецкие пилоты-истребители 51-й эскадры претендовали на 76 сбитых за день советских бомбардировщика ДБ-3 и 4 ТБ-3.

Сегодня у нас есть возможность сравнить заявку летчиков эскадры Мельдерса с советскими данными. На 20.00 29 июня 1941 г. ВВС Западного фронта насчитывали исправными 80 ДБ-3 и 77 ТБ-3. На 20.00 30 июня 1941 г. в строю осталось 32 ДБ-3 и 77 ТБ-3[225], т. е за день было выбито как минимум 48 дальних бомбардировщиков ДБ-3, почти столько же, сколько было потеряно за неделю — с 22 по 29 июня 1941 г. Тем не менее немецкая заявка на 76 сбитых за день самолетов этого типа — явный перебор. Правда, некоторые из них проходят как SB-3, возможно, имеют место ошибки в правильном определении типа сбитого самолета. Количество боеготовых ТБ-3 на Западном фронте за сутки с 20.00 29 июня по 20.00 30 июня вообще не изменилось. Возможно, 4 сбитых оказались затенены вводом в строй ранее неисправных машин. Так или иначе, потери были очень тяжелые. Удар по Бобруйску фактически стал «лебединой песней» 3-го авиакорпуса. Теперь у него остались в основном медлительные ТБ-3, пригодные только для ударов ночью.

Небезынтересно также сравнить результативность оборонительного огня бомбардировщиков по данным обеих сторон. По воспоминаниям Скрипко, жертвами воздушных стрелков стали 10 «мессершмиттов». По немецким данным, 51-я эскадра потеряла за 30 июня в воздушном бою шесть Bf 109 и еще один «мессер» был сбит стрелками СБ-2 (это явно указано в списке потерь). Результат не такой уж плохой, учитывая, что у стрелков ДБ-3 были пулеметы винтовочного калибра.

Однако ни действия сводного отряда из разнородных частей, ни удары авиации, ни даже взорванные мосты не смогли остановить наступление 3-й танковой дивизии через Березину. Отряд был подавлен и частично рассеян артиллерийским огнем. ДБ-3 корпуса Скрипко не смогли пробиться через «зонтик» эскадры Мельдерса. Вместо взорванных мостов был построен сборный металлический мост из комплекта K-Geraet. 3-я танковая дивизия группы Гудериана начала продвигаться дальше на восток, к Могилеву.

Глава 6.

Второй стратегический эшелон в бою

Упреждение Красной армии в мобилизации и развертывании привело к тому, что она вступала в бой по частям. Те войска, которые должны были участвовать уже в первой операции войны по предвоенным планам, к Приграничному сражению просто не успели. Многие встретили войну в идущих на запад эшелонах, некоторые на 22 июня вовсе оставались в местах постоянной дислокации. Собственно, отсутствие в первой линии войск из глубины особых округов и из внутренних округов во многом определило неблагоприятное течение событий Приграничного сражения. С другой стороны, на Приграничном сражении война еще не заканчивалась.

Расстановка сил для грядущих боев начала определяться, когда вовсю гремели бои на границе. Г.К. Жуков вспоминал: «Поздно вечером 26 июня я прилетел в Москву и прямо с аэродрома — к И.В. Сталину. В кабинете И.В. Сталина стояли навытяжку нарком С. К. Тимошенко и мой первый заместитель генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин. Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами. И.В. Сталин был не в лучшем состоянии.

Поздоровавшись кивком, И. В. Сталин сказал:

— Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке? — и бросил на стол карту Западного фронта.

— Нам нужно минут сорок, чтобы разобраться, — сказал я.

— Хорошо, через сорок минут доложите.

Мы вышли в соседнюю комнату и стали обсуждать положение дел и наши возможности на Западном фронте.

[…]

Обсудив положение, мы ничего лучшего не могли предложить, как немедленно занять оборону на рубеже р. Зап. Двина — Полоцк — Витебск — Орша — Могилев — Мозырь и для обороны использовать 13, 19, 20, 21 и 22-ю армии. Кроме того, следовало срочно приступить к подготовке обороны на тыловом рубеже по линии оз. Селижарово — Смоленск — Рославль — Гомель силами 24-й и 28-й армий резерва Ставки. Помимо этого, мы предлагали срочно сформировать еще 2–3 армии за счет дивизий Московского ополчения.

Все эти предложения И.В. Сталиным были утверждены и тотчас же оформлены соответствующими распоряжениями»[226].

Если быть точным, то практическую реализацию эти меры получили несколько дней спустя. Приказом Ставки Главного командования от 1 июля 1941 г. № 00130 в состав войск Западного фронта с 2 июля включались 22, 19, 20 и 21-я армии, разворачивавшиеся на рубеже восточного берега рек Западная Двина и Днепр. 19-я армия в первые дни июля еще находилась в стадии сосредоточения и в боевых действиях участия не принимала. 22, 20 и 21-я армии тоже еще не закончили своего сосредоточения, которое продолжалось в процессе отхода на восток остатков прежнего состава Западного фронта. По той же Директиве Ставки № 00130 остатки 3, 13, 4 и 10-й армий выводились из первой линии в тыл. Еще одним важным решением советского Верховного командования, озвученным в этой же директиве, стало назначение нового командующего Западным фронтом. Им становился Народный комиссар обороны маршал С.К. Тимошенко. Заместителями нового командующего становились маршал Буденный и генерал-лейтенант Еременко. Вступление Тимошенко в должность командующего фронтом состоялось два дня спустя, 4 июля. Решение Ставки о назначении Тимошенко выглядело двояко. С одной стороны, подчеркивалась исключительная важность западного, Московского направления. Теперь его возглавлял сам Нарком обороны. С другой стороны, для Тимошенко это было формальным понижением. Новым наркомом обороны становился сам И.В. Сталин. Формально он стал им 19 июля 1941 г., однако в телеграфных переговорах уже с первых чисел июля сам Сталин представлялся: «Говорит Нарком обороны…», т. е. решение о смене наркома обороны было уже принято и 19 июля было лишь формально закреплено.

Немцы благополучно сломили в Белоруссии сопротивление армий Западного особого военного округа. Однако теперь им предстояло померяться силами с выгружавшимися из эшелонов армиями из Уральского, Орловского, Приволжского и Сибирского военных округов, а позднее армиями из Забайкалья и с Северного Кавказа. Немецкое командование, правда, об этом пока не догадывалось. Однако в структуре войск группы армий «Центр» в преддверии сражения за Смоленск произошли существенные, даже знаковые изменения. В полночь 2 июля (00.00 3 июля 1941 г.) обе танковые группы были подчинены штабу 4-й армии Гюнтера Клюге. Армия в связи с этим получила наименование «танковая». Нельзя сказать, что это решение получило однозначную оценку. Так, в журнале боевых действий 3-й танковой группы появилась такая запись: «Это решение представляется более целесообразным, чем подчинение одной из танковых групп другой. Командующий 4-й армией высказал намерение использовать обе танковые группы в тесном взаимодействии для удара через Смоленск на Москву, перебрасывая силы туда, где наметится более быстрый успех. Он ожидает, что это произойдет на участке 3-й ТГр. Однако подчинение танковых групп командованию 4-й армии имеет и свои отрицательные стороны. В частности, у этого командования нет опыта руководства подвижными соединениями, кроме того, на широком фронте оно может осуществлять руководство только методом директив, ничем не отличаясь в этом плане от командования группы армий»[227]. Вместе с тем нужно сказать, что штаб Клюге стремился соответствовать новой роли. В частности, у Люфтваффе были запрошены связные «Шторхи» для оперативного управления подвижными соединениями.

Разгром армий генерала Павлова, конечно же, давал немцам определенную фору. Если бы армии внутренних округов усилили армии прикрытия, то события наверняка развивались бы не по такому катастрофическому сценарию, как в реальности. Однако армиям прикрытия и армиям с Урала и Поволжья пришлось биться порознь. В отрыве друг от друга они были слабее группы армий «Центр» как количественно, так и качественно. К тому же в начале июля группа армий фон Бока была усилена. Если к началу войны она имела 50 дивизий, то в первых числах июля их уже было 63. Из резерва ОКХ были введены в бой 10 дивизий, еще 2 дивизии были переданы из группы армий «Север», а кавалерийская бригада прибыла из Германии.

Справедливости ради нужно сказать, что, если бы не упреждение в развертывании, многие армии внутренних округов в Белоруссию не попали бы. По довоенным планам они должны были выдвигаться на Украину. Так, по записке Н.Ф. Ватутина от 13 июня 1941 г. 20-я и 21-я армии должны были быть в первой линии войск КОВО. Однако в угрожающей и явно неблагоприятной обстановке последних мирных дней все планы смешались и важнейшее западное, т. е. Московское, направление было насыщено войсками из глубины страны. В итоге 20-я и 21-я армии попали в Белоруссию, а не на Украину. Позднее, в начале июля, к ним присоединились ранее прибывшие на Украину 16-я и 19-я армии.

История армий внутренних округов разбивается на несколько новелл с прологом и эпилогом. Разумеется, в использовании этих армий на рубеже Западной Двины и Днепра были общие черты. Чаще всего они вступали в бой из положения обороны на широком фронте. Однако в каждом случае использование корпусов и дивизий имело свои неповторимые черты. Это как раз и интересно: можно рассмотреть различные варианты действий соединений прибывших из глубины страны армий. Одни из них применялись пассивно, они лишь реагировали на действия противника. Другие, напротив, бросались в бой «очертя голову», атакуя слабыми силами многочисленного и опасного противника. Были и промежуточные варианты между этими двумя крайностями. Более того, сегодня у нас уже есть возможность оценить все эти действия не только с советской точки зрения, но и с учетом мнения противника.

Быстрое продвижение немцев на Смоленск создавало для советских войск серьезную опасность на важнейшем Московском стратегическом направлении. Армии из внутренних округов уже развертывались на рубеже Западной Двины и Днепра, но быстро ухудшающаяся обстановка требовала дополнительных мер. На Юго-Западном фронте в сравнении с разгромами и окружениями в Белоруссии ситуация была достаточно стабильной. 1-я танковая группа прорвалась на меньшую глубину, окружения пока носили локальный, тактический характер. Были обоснованные надежды на успешный отход войск Юго-Западного фронта на линию старой государственной границы. Поэтому выдвигавшуюся еще до войны на территорию КОВО 19-ю армию И.С. Конева было решено рокировать с Украины в Белоруссию. Директивой Генерального штаба № 00124 от 1 июля 1941 г. было приказано подготовить войска 19-й армии для переброски в район Смоленска.

Однако быстрая смена обстановки и задержка с прибытием войск 19-й армии вынудили отнести район ее сосредоточения на 75—100 км восточнее ранее намеченного. Теперь армия И.С. Конева сосредотачивалась в районе Холма, Панского, Ярцево. Немецкое наступление заставило уже на ходу перенаправить две дивизии в район к югу от Смоленска. Здесь создалась угроза прорыва к городу немецких механизированных соединений.

Советские перевозки находились под неусыпным наблюдением германской авиации. В оперативных донесениях штаба группы армий «Центр» рефреном звучат слова об ударах Люфтваффе по советским коммуникациям. Так, еще 2 июля 1941 г. указывалось: «2-й воздушный флот проводил налеты на транспорты, по железным и шоссейным дорогам в районе Орша, Могилев, Полоцк, Витебск, Смоленск». Вследствие этого сосредоточение 19-й армии под Смоленском затянулось. К 9 июля прибыла только одна 220-я мотострелковая дивизия. Сосредоточение же армии целиком закончилось только к 20 июля 1941 г. Фактически армия с самого начала вводилась в бой по частям, без достаточной авиационной и артиллерийской поддержки.

Когда советский Генштаб планировал рокировку армии с Юго-Западного фронта, ее основной задачей должна была стать защита Витебска. 19-я армия должна была не допустить захвата Витебска противником, отбросить его на запад и выйти на западный берег реки Западная Двина. Однако ко времени получения этой задачи войск 19-й армии еще не было на Витебском направлении.

«Волнолом». Бои за «линию Сталина»

Построенные в начале 1930-х укрепления на советско-польской границе, так называемая «линия Сталина»[228], теоретически могли бы стать хорошей опорой для армий внутренних округов. Они были довольно далеко от границы, и пресловутая «внезапность» нападения влияла на них опосредованно. К тому же это были не только бетонные коробки, но и психологически понятный рубеж — «старая граница». Здесь советские войска, так или иначе, чувствовали себя как дома. Новоприобретенные в 1939–1940 гг. территории такого ощущения не давали. На Украине борьба на «линии Сталина» стала важной страницей боев июля и августа 1941 г. Однако в Белоруссии все было по-другому. Быстрое продвижение противника свело на нет все преимущества линии, обороны на старой границе. Подходящие в Белоруссию из глубины страны войска смогли лишь частично использовать «линию Сталина». Собственно, к борьбе за УРы под Минском они попросту опоздали. Бои за Минский и Слуцкий УРы начались буквально через несколько дней после начала войны. Их успели занять только «глубинные» корпуса Западного фронта. К моменту прибытия армий внутренних округов эти два УРа уже были потеряны. Кроме того, «линия Сталина» на территории Белоруссии имела гигантское «окно» между Полоцким и Минским УРами. Никаких укреплений в этом промежутке попросту не было. В итоге борьба за «линию Сталина» в Белоруссии свелась к боям за Полоцкий и Себежский УРы на правом фланге Западного фронта. Однако это не помешало этим схваткам стать интересной страницей боевых действий на западном направлении летом 1941 г.

Полоцкий УР в ряду других укрепрайонов «линии Сталина» выделялся высокой плотностью постройки. Он имел ни много ни мало 202 сооружения на фронт всего в 56 км. Для сравнения: Минский УР имел 206 сооружений на 160 км фронт, Киевский УР — 217 сооружений на фронте 85 км. Вообще Полоцкий УР был один из четырех первых построенных укрепрайонов «линии Сталина». Это было связано со своеобразием географического расположения Полоцка, через который проходили важные коммуникации. Также под Полоцком располагались удобные переправы через Западную Двину. Подготовительные работы по строительству Полоцкого УРа начались еще в 1927 г. Ввиду финансовых трудностей, УР был в основном завершен строительством только в 1932 г. В последующие годы УР совершенствовался и модернизировался. К 1938 г. в составе Полоцкого УРа было 452 станковых пулемета и 10 противотанковых пушек в башнях танка Т-26. В сравнении со своим соседом Себежский УР был гораздо слабее. Во-первых, он не был закончен строительством, а во-вторых, он мог похвастаться всего 63 недостроенными сооружениями на фронте 65 км. От завершения строительства отказались ввиду смещения на запад государственной границы в связи с известными событиями 1939 г. Летом 1940 г. штаб Полоцкого УРа и ряд его частей передаются в Гродненский УР. В Полоцке остается один пулеметный батальон. Осенью 1940 г. Полоцкий и Себежский УРы объединяют в один — 61-й Полоцко-Себежский укрепрайон. Боеспособность укрепрайона в связи со смещением границы существенно снизилась. В записке коменданта УРа имевшиеся тогда в его распоряжении части классифицировались как «караульное подразделение, несущее охрану УР».

До войны в Полоцке дислоцировались части 17-й и 50-й стрелковых дивизий-. Если бы они остались здесь, то могли стать сильным заполнением для старого УРа. Однако еще до войны они получили приказ о скрытном выдвижении на запад и приняли бой в июне под Лидой и на Минском направлении. В Полоцке остался артполк, зенитный и противотанковый дивизионы 17-й стрелковой дивизии, ожидавшие погрузки для перевозки по железной дороге. Именно они стали первыми, кто встретил немецкие передовые отряды на подступах к Полоцку 27 июня 1941 г. То, что Полоцкий УР был в глубине страны, не на границе, позволило нормально провести мобилизацию пулеметных батальонов 61-го Полоцко-Себежского УРа. Это позволило занявшим УР частям уйти от статуса «караульного подразделения».

В тот же день, 27 июня, когда под Полоцком прогремели первые выстрелы, на станции Громы недалеко от города началась выгрузка соединений 22-й армии генерал-лейтенанта Ф.А. Ершакова. Она еще до войны предназначалась для западного направления. В записке Ватутина в перечне резервов Главного командования указывалось: «22А (УрВО) — за Западным фронтом». Соответственно само прибытие 22-й армии, по большому счету, отклонением от плана не было. На момент выгрузки под Полоцком армия генерала Ершакова состояла из 51-го[229] и 62-го[230] стрелковых корпусов. Эти корпуса объединяли дивизии из Уральского военного округа: 98-я стрелковая дивизия прибыла из Удмуртии, 112-я стрелковая — из Пермской области, 186-я стрелковая дивизия — из Башкирии и 174-я стрелковая дивизия — из Челябинской области. Они получили приказ занять оборону по северному берегу Западной Двины от Краславы до Бешенковичей. Полоцкий УР тогда достался 174-й стрелковой дивизии комбрига А.И. Зыгина, Себежский УР — 186-й стрелковой дивизии Н.И. Бирюкова. Необычное по меркам 1941 г. звание Зыгина — комбриг — было связано с его прошлым. Как и немалое число других военачальников Красной армии, Алексей Иванович Зыгин был арестован в 1938 г., а позднее освобожден и полностью реабилитирован. В свое время он был комендантом Благовещенского УРа на Дальнем Востоке. Это, безусловно, сыграло не последнюю роль в умелом руководстве обороной Полоцка.

Направленный в 22-ю армию заместитель командующего Западным фронтом генерал Еременко охарактеризовал ее руководство так: «Командовал армией генерал-майор Ф.А. Ершаков — человек храбрый и добросовестный. В проведении принятых решений он был требователен и настойчив, характер имел спокойный, ровный. Его удачно дополнял начальник штаба армии — генерал-майор Г.Ф. Захаров, оперативно достаточно подготовленный и очень волевой, но не в меру горячий и подчас грубоватый»[231]. Филиппу Афанасьевичу Ершакову в 1941 г. было всего 48 лет, он был довольно молод для должности командующего армией. Однако, несмотря на положительную характеристику из уст Еременко, фамилия Ершакова мало кому известна. Никаких ассоциаций с событиями тяжелого 1942 г. или даже победных 1944–1945 гг. она не вызывает. Причина этого проста — генерал Ершаков буквально через несколько недель, в октябре 1941 г., попадет в плен под Вязьмой. В 1942 г. он погибнет в лагере для военнопленных. Г.Ф. Захаров, напротив, стал заметной фигурой в ряду советских военачальников Великой Отечественной войны. Георгию Федоровичу предстояло закончить войну в Австрии. Но тогда, в июле 1941 г., еще никто об этом не догадывался.

С самого начала 22-я армия была поставлена в невыгодное положение с точки зрения своих возможностей в обороне, а тем более — в наступлении. 51-й стрелковый корпус был растянут на фронте 120 км, 62-й стрелковый корпус — 110 км. При трех стрелковых дивизиях в каждом корпусе это не позволяло создавать необходимую глубину обороны. Более того, из 62-го корпуса была изъята 179-я стрелковая дивизия в резерв армии, т. е. он оставался с двумя дивизиями на фронте 110 км. В итоге имевшиеся дивизии вытягивались в нитку, в один эшелон. Усугублялась ситуация тем, что не все подразделения дивизий двух корпусов успели прибыть к началу боев. Некоторые части выгружались из эшелонов уже в разгар сражения. Подвижность армейского резерва (напомню — стрелковой дивизии) не позволяла быстро реагировать на кризисы на всем 230-километровом фронте. В лучшем случае 179-ю дивизию можно было раздергать на заслоны на пути прорвавшегося противника. Ни одного механизированного соединения армия Ершакова не получила. Более того, как показали последующие события, 22-я армия была атакована достаточно крупными силами одновременно в нескольких точках. Поэтому даже одно подвижное соединение проблемы устойчивости обороны не решало.

С запада и юго-запада к занимаемым 22-й армией рубежам подходили моторизованные корпуса 3-й танковой группы Гота. XXXIX моторизованный корпус группы получил задачу — обойдя Березину с севера и повернув на восток, овладеть Витебском, а LVII моторизованный корпус — пройдя севернее озера Нарочь, захватить переправы в районе Полоцка. Немецкое руководство на тот момент достаточно оптимистично оценивало сложившуюся обстановку. Гот позднее писал: «Командование 3-й танковой группы не рассчитывало на сильное сопротивление на Западной Двине и решило пройти свободную от противника территорию по возможности более широким фронтом. Заболоченная местность у реки Березины сильно сужала полосу наступления на востоке, поэтому казалось целесообразным использовать более благоприятные условия движения западнее и севернее озера Нарочь. Серьезной обороны устаревших укреплений под Полоцком не предполагалось»[232]. Вскоре немецким танкистам предстояло проверить прочность этих «устаревших укреплений». Собственно, для защиты переправ через Западную Двину Полоцкий УР и строился, одним из первых в стране. Наконец пришел его час выполнить это предназначение.

О соседнем Себежском УРе Гот не высказывался, но командир 186-й стрелковой дивизии генерал Бирюков был с самого начала далеко не в восторге от доставшегося ему рубежа обороны. Позднее он вспоминал: «Рекогносцировка Себежского укрепленного района показала, что он демонтирован. Некоторые пушечные огневые точки были перестроены под пулеметные. Никакого инвентаря в ДОТах не оказалось, даже посуду для хранения запасов воды пришлось собирать у местного населения…»[233]. По мере прибытия войск 22-й армии распределение задач между ее соединениями изменялось. Дивизия Бирюкова сдала позиции на УРе 170-й стрелковой дивизии, ей и довелось оборонять недостроенный укрепрайон. Соответственно 186-й дивизии пришлось занимать оборону уже вне УРа, не имея в своем распоряжении ни хороших, ни плохих ДОТов. Опорой обороны для нее стала Западная Двина.

Прибывших под Полоцк уральцев встретила тягостная картина отступления. Через боевые порядки занимавших оборону частей проходили беженцы и остатки разбитых в Белоруссии подразделений. Дивизионный инженер В.А. Иванов вспоминал: «Идут и едут на подводах и автомашинах военнослужащие. С оружием и без оружия, босиком и обутые, с шинелью и без оной, с противогазом и без него. Перед нами грузовая машина, а в ней полный кузов военнослужащих и даже на подножках стоят и в кузове не сидят, а стоят… Почти все, как правило, без документов. Узнать что-либо почти невозможно. Солдаты сплошь и рядом отвечают, что «всех разбили, один лишь я остался». И так круглосуточно до момента встречи с противником»[234]. Это, конечно, не могло не влиять на моральное состояние бойцов и командиров, еще ни разу не побывавших в реальном бою.

Поспешно занимая оборону по мере прибытия эшелонов с войсками, 22-я армия к началу боев ее полностью не организовала. Некоторые дивизии, не закончив сосредоточения, по частям выдвигались к переднему краю и оборудовали позиции. 170-я дивизия, на которую возлагалась оборона Себежского укрепленного района, к исходу 5 июля выгрузила в районе Себежа 16 железнодорожных эшелонов войск. Они сразу же были выдвинуты на передний край. Остальные эшелоны еще были в пути. Выделенная в резерв 179-я дивизия доукомплектовывалась в Невеле. Артиллерия 22-й армии, хотя и не закончила своего развертывания, уже основной массой вела дуэль с артиллерией противника и била по его пехоте.

Правый фланг 22-й армии примыкал к Северо-Западному фронту. Соответственно, ввиду разности в нарезке разграничительных линий советских фронтов и немецких групп армий, войска армии Ершакова сталкивались и с группой армий «Север», и, группой армий «Центр». Группа армий «Север» достаточно быстро продвигалась вперед по следам своих моторизованных корпусов. Западная Двина уже была ими преодолена, и немецкое наступление продолжилось далее на север и северо-восток. Это привело к тому, что Себежский УР был атакован даже не танками, а пехотой противника — дивизиями II армейского корпуса 16-й армии. Немецкие пехотные дивизии, обладавшие достаточно сильным артиллерийским кулаком и многочисленным пехотным звеном, были опасным противником. Проба сил состоялась уже 6 июля. Немцы несколькими атаками прощупали советскую оборону и отошли на исходные позиции. С раннего утра следующего дня последовало широкомасштабное наступление при поддержке авиации. В результате немцы вклинились в передний край обороны УРа. Тимошенко потребовал немедленно ликвидировать прорыв, который грозил выходом противника к Идрице и далее в тыл 22-й армии. Сил 170-й дивизии для этого было недостаточно. Для контрудара командарм-22 Ершаков решил использовать отошедшие в район Себежа части 5-й и 33-й стрелковых дивизий 11-й армии Северо-Западного фронта. Боеспособность этих соединений к тому моменту была уже довольно низкая. Достаточно сказать, что в них осталось всего 10% штатного состава станковых пулеметов и 40% артиллерии. Тем не менее в течение ночи на 8 июля ударная группа готовилась к контрудару. В полках 5-й и 33-й дивизий спешно формировались полнокровные батальоны, дивизион корпусного артполка занял огневые позиции. Контрудар должен был начаться в 10 утра 8 июля. Однако на рассвете он был упрежден возобновившимся немецким контрнаступлением. Правый фланг 170-й стрелковой дивизии был смят и оттеснен дальше на восток. Собранный для контрудара кулак также был вынужден отступить под шквальным огнем вражеской артиллерии. К вечеру 8 июля немецкие части обошли Себеж с севера и северо-востока. С утра следующего дня начался штурм города. Понеся большие потери, части 170-й дивизии к 19.00 9 июля оставили Себеж. Через два дня весь рубеж Себежского УРа пришлось оставить.

Совсем по-другому развивались события на другом участке наступления 3-й танковой группы — под Полоцком. Сопротивления на пути к Зап. Двине LVII корпусу практически не оказывалось. Несмотря на это и невысокую оценку противостоящих им сил Красной армии, немецкое командование не стало атаковать Полоцк в лоб. Главный удар был нанесен выше по течению Западной Двины. Ранним утром 3 июля 19-я танковая дивизия LVII корпуса вышла к городку Диена. Прорыв через Западную Двину у этого города позволял выйти к Полоцку с тыла. Одновременно с фронта на Полоцк наступала 18-я моторизованная дивизия того же корпуса. На тот момент еще была надежда взять Полоцк с ходу, без обходного маневра. В полдень Дисна был взят. Здесь немцы впервые за последние несколько дней встретили организованное сопротивление. Однако поначалу его не восприняли всерьез. В журнале боевых действий 3-й танковой группы было записано: «На северном берегу Двины обнаружены занятые противником полевые укрепления. Очевидно, это арьергарды, задача которых — позволить основным силам отойти на восток». О прибытии крупных сил войск Красной армии из глубины страны у немцев определенных сведений пока еще не было.

Ранним утром 4 июля началось наступление у Дисны по канонам блицкрига — с атаки пикирующих бомбардировщиков. С истошным воем Ю-87 пикировали на позиции уральцев на берегу Западной Двины. Однако быстрой победы не получилось. Как позднее было записано в отчете LVII корпуса, 19-я танковая дивизия «при попытке переправиться через реку встречает сильнейшее сопротивление врага». Удар пришелся в стык между 98-й и 174-й стрелковыми дивизиями. Через несколько часов немцам все же удалось образовать плацдарм шириной 2 км. Плацдарм и переправа сразу же подвергаются налетам советских бомбардировщиков. Соседняя 18-я моторизованная дивизия на подступах к Полоцку сталкивается с упорным сопротивлением «хорошо выстроенных и глубоко эшелонированных линий ДОТов». Дивизия преодолевает передовую позицию у Ветрино, но останавливается на главной линии обороны Полоцкого УРа у Кутняны. Попытки атаковать ДОТы под прикрытием дымовой завесы наталкиваются на шквал пулеметного и артиллерийского огня. Результаты дня для германского командования были разочаровывающими. На плацдарм у Диены удалось переправить только слабые силы, наступление на Полоцк с фронта успеха не приносит. Командование 3-й танковой группы связывало это с ситуацией в районе новогрудского «котла». В журнале боевых действий 3-й танковой группы было прямым текстом высказано сожаление, что «отсутствие оставленных у Минска дивизий не позволило быстро расширить захваченный плацдарм и взять Полоцк с севера». По иронии судьбы 14-я моторизованная дивизия была снята с фронта окружения под Минском в разгар первой атаки на Полоцком направлении — в середине дня 4 июля. Однако до того как она могла быть введена в сражение, дивизии предстоял марш по скверным дорогам. Полного высвобождения сил 3-й танковой группы еще не произошло. 12-я танковая дивизия все еще оставалась скована боями с советскими окруженцами.

Первые неудачи заставили немецкое командование задуматься об альтернативных вариантах наступательных действий. Оценка положения штабом 3-й танковой группы в тот момент показывала наличие следующих возможностей:

1) Сделать захваченный плацдарм у Диены направлением главного удара, перебросив сюда 14-ю мд. Это решение, которое напрашивалось само собой. Однако допускалось ли соотношением сил использование там новых соединений, подлежало сомнению. Находившихся там полутора дивизий должно было хватить для того, чтобы расширить плацдарм своими силами. Но за какое время это удастся сделать — предсказать было невозможно. Противник, возможно, стянет свои силы как раз к этому, наиболее угрожаемому для него отрезку.

2) Использовать 14-ю мд или даже части XXXIX корпуса против Полоцка. Здесь состояние дорог позволяло перебросить дополнительные силы. Мощный удар на Полоцк с одновременным расширением плацдарма у Дисны будет иметь хорошие перспективы, поскольку заставит противника распылить свои силы.

3) Сконцентрировать XXXIX корпус на рубеже Двины между Бешенковичами и Уллой, отправив к Витебску лишь разведку. Такой способ действий обещает больше успеха, чем широкое наступление на Витебск (который наверняка защищают крупные силы) и Уллу. Успех в одном месте (Витебск или Улла) не повлияет на другое. Состояние дорог позволяет наступать у Бешенковичей, ожидаемое слабое сопротивление врага делает это наступление рекомендуемым.

4) Сосредоточить оба корпуса в одном районе — состояние дорог это исключает.

Как мы видим, в основном обсуждение вертелось вокруг перспектив использования все еще задействованных на ликвидации «котла» под Минском войск, в первую очередь 14-й моторизованной дивизии. В итоге было решено не менять план на ходу, а придерживаться прежней стратегии. К тому же перспективы ввода в бой высвобожденных под Минском соединений были пока еще туманными. Итоговое решение было: наступление XXXIX корпуса у Бешенковичей и Уллы, разведка до Витебска, наступление LVII корпуса с плацдарма у Диены на Полоцк. Тем не менее возникшие в начале сражения размышления о направлении использования остальных соединений танковой группы имели важные последствия в дальнейшем.

Не добившись решительного успеха 4 июля, немецкое командование решило снова применить проверенную процедуру с ударом «Штук» на следующий день. На этот раз пикировщики VIII авиакорпуса должны были содействовать расширению плацдарма 19-й танковой дивизии. Однако с раннего утра 5 июля все шло не так, как хотелось. Советская авиация развила бешеную активность. Ее действия под Дисной были оценены немцами как «мощные воздушные удары». Наконец обещанные пикировщики с заунывным воем стали отвесно падать на советские позиции. Поначалу проверенное средство помогло: 19-я танковая дивизия продвинулась с плацдарма на 10 км на северо-восток. Командованием LVII корпуса был даже сделан поспешный вывод, что части Красной армии у Диены начали отход. Казалось, еще немного, и танки ворвутся в Полоцк после широкого обходного маневра. Однако уже вечером того же дня сопротивление на фронте 19-й танковой дивизии усилилось.

Если бы командование 22-й армии пыталось обкладывать немецкий плацдарм у Дисны «прочной обороной» в тщетных попытках угадать направление следующего удара, то результат этих действий был бы плачевным. Очередной удар последовал бы там, где его не ждут, и оборона бы рассыпалась под ударами танков и «Штук». Однако, к чести командования армии и командиров ее корпусов и дивизий, они выбрали другую стратегию. Дивизии 22-й армии были вытянуты в нитку вдоль Двины, но даже из этой «тонкой красной линии» были собраны ударные кулаки для контрнаступления на немецкий плацдарм. Для него были привлечены части 112-й и 98-й стрелковых дивизий, а также полк 174-й стрелковой дивизии Зыгина. В какой-то мере на советскую сторону тут работала специфика обстановки: пехотные дивизии немцев были еще далеко, сплошного фронта не было. Это с некоторой долей риска позволяло обнажать неатакованные участки.

Собранные в кулак части с утра 6 июля обрушились на фланг изготовившейся к наступлению на Полоцк 19-й танковой дивизии группы Гота. Под градом ударов она перешла к обороне. Немцы пишут об атаках с танками, но откуда они там могли взяться, не совсем понятно. Возможно, это были остатки отступивших из Белоруссии танковых соединений. Нужно было отразить удар, а еще лучше — оттеснить атакующие советские части на рубеж реки Дрисса. Заняв позиции по Дриссе, можно было выставить вдоль реки прикрытие и наконец-то пробиваться на Полоцк. По оценке командования LVII корпуса, это возможно было сделать только вечером. Однако командование такой вариант не устраивал. Штаб 3-й танковой группы приказывал: «Танковый удар на Полоцк с одновременным отражением атак находящегося на Дриссе противника остро необходим уже сегодня».

Также 6 июля к плацдарму у Дисны была подтянута 14-я моторизованная дивизия, наконец-то высвобожденная ввиду ликвидации «котла» под Новогрудком. Это было вполне в духе мыслей, высказанных на совещании в штабе 3-й танковой группы 4 июля. Подтягивание еще одной дивизии обещало скорое «вскрытие» плацдарма. Теперь одно соединение могло встать в оборону, а второе — атаковать на узком фронте.

Тем временем 18-я моторизованная дивизия продолжала штурм Полоцкого УРа «в лоб». Днем 6 июля подразделениям дивизии удается вывести из строя четыре ДОТа. Однако этот успех оказывается мимолетным. Поздним вечером следуют мощная артподготовка и советская контратака крупными силами. Этот неожиданный выпад вынуждает немецкую дивизию отступить на восток.

7 июля события принимают неожиданный оборот, что вызывает определенные разногласия между командирами группы Гота.

«07.45 — LVII корпус докладывает по радио, что плацдарм Диена был атакован противником, в связи с чем наступление на Полоцк невозможно — только оборона.

09.50 — В соответствии с оценкой положения в штабе танковой группы LVII корпуса даются указания по поводу дальнейших действий. После отражения атаки противника необходимо сразу же начать наступление на Полоцк.

10.00 — Телефонный разговор между командующим и командиром LVII корпуса о дальнейших действиях 7 июля. Командир корпуса сомневается, стоит ли начинать танковое наступление на Полоцк с плацдарма, однако докладывает, что приказ о таком наступлении им отдан».

Однако до самого вечера наступление так и не состоялось: советские контратаки не утихали. В донесении ГА «Центр» за 7 июля, поданном уже глубокой ночью (в 2.30 8 июля), указывалось, что на плацдарме у Дисны сосредоточены два полка 14-й моторизованной дивизии. Вместе с ранее выдвинутым туда полком 18-й моторизованной дивизии на плацдарме были собраны части сразу трех немецких дивизий. Тем не менее Гот требовал от командования XXXIX корпуса начать атаку утром 8 июля как можно раньше, чтобы наступление вновь не было сорвано советскими выпадами.

Здесь нельзя не отметить, что комбриг Зыгин проявил себя прежде всего как мастер контратаки. Несмотря на давление на Полоцкий УР с фронта, он активно противодействовал расширению плацдарма у Диены. Более того, против наступающей на УР фронтально 18-й моторизованной дивизии немцев также применялись результативные контратаки. В связи с этим небезынтересно привести мнение противника о тех боях. В журнале боевых действий 3-й танковой группы указывалось: «Командование противника также демонстрировало совершенно иные качества, нежели ранее. Оно было энергичным, деятельным и целеустремленным, в высшей степени умелым как в обороне, так и в непрерывных контратаках»[235]. Действительно, как мы видим, ожесточенное сопротивление и активные действия произвели большое впечатление на немецкое командование.

8 июля возникший на фронте наступления 3-й танковой группы кризис наконец оказывается преодолен. Утром 19-я танковая дивизия быстрым ударом достигла района в 20 км северо-западнее Полоцка. Кажется, что еще лишь один шаг, и важнейший узел коммуникаций падет к ногам немецких танкистов. Но здесь дивизия вскоре «натыкается на ДОТы и артиллерию у Баравухи, где наступление останавливается». Удар немцев упирается в ту часть Полоцкого УРа, которая располагалась на северном берегу реки Западная Двина. В докладе отдела 1с (разведка) LVII моторизованного корпуса об этом эпизоде было сказано следующее: «Воздушная разведка обнаруживает неизвестную ранее укрепленную линию от Баравухи до Яновы. Речь идет о полевых укреплениях, которые севернее и южнее железнодорожной линии Полоцк — Баравуха серьезно усилены глубоко эшелонированными ДОТами»[236].

Вообще из изучения немецких документов складывается впечатление, что о реальном начертании линии обороны Полоцкого УРа немцы имели весьма смутное представление. Это тем более странно, что укрепленный район был построен уже довольно давно, и его можно было разведать тем или иным способом задолго до войны. Из ныне опубликованных документов общеизвестно, что порядок в УРах «линии Сталина» был достаточно условный. Мимо ДОТов могли запросто ходить местные жители, и по крайней мере сам факт существования бетонных коробок не должен был оставаться тайной. Понятно, что более специфические вещи, такие, как сектора обстрела или же параметры самих ДОТов, могли стать достоянием немцев только в результате масштабного предательства. Но что удивительно, даже сам факт наличия укрепленной позиции оставался немцам неизвестен. Например, в отчете отдела 1c (разведка) LVII корпуса имеется такая запись, датированная 7 июля 1941 г.: «Воздушная разведка обнаруживает неизвестную ранее укрепленную линию от Баравухи до Яновы. Речь идет о полевых укреплениях, которые севернее и южнее железнодорожной линии Полоцк — Баравуха серьезно усилены глубоко эшелонированными ДОТами». Наличие этой линии укреплений делало саму идею прорыва на Полоцк по северному берегу Двины не такой уж простой задачей, как это могло вначале показаться. То, что линия ДОТов была обнаружена только 7 июля, а не до 4 июля (когда начался обходной маневр через Диену), не лучшим образом характеризует немецкую разведку.

Так или иначе, первые результаты наступления под Полоцком вовсе не внушали энтузиазма. Раз за разом на пути быстрого прорыва в тыл советским укреплениям под Полоцком становились все новые препятствия. Командующий группой армий «Центр» фон Бок писал в дневнике 8 июля: «Гот прекрасно отдает себе отчет в том, что атака его группы является нашей последней попыткой опрокинуть силы противника, сосредоточенные на Двине, и прорваться к Смоленску. Если эта попытка провалится, нам придется ждать подхода главных сил 9-й армии». Такой вариант Гота явно не устраивал.

Не менее драматично развивались события на другом направлении наступления 3-й танковой группы. Здесь удар XXXIX моторизованного корпуса пришелся по левому флангу 22-й армии. Оборонявшая это направление на фронте в 45 км 186-я стрелковая дивизия имела в первой линии всего пять батальонов. Гаубичный артполк и часть стрелковых подразделений были еще в пути. Таким образом, на один батальон приходилось 9 км фронта обороны. Это было очень много даже для полка, не говоря уж о батальоне. Еще 15 км фронта занимало подчиненное Бирюкову Лепельское минометное училище.

Как ни были слабы оборонительные позиции 186-й стрелковой дивизии, кавалерийским наскоком передовых отрядов немцам их взять не удалось. Их попытка 5 июля форсировать Двину у Уллы была отражена. По итогам этих боев в журнале боевых действий 3-й танковой группы появляется запись: «20-я тд XXXIX корпуса встретила перед Уллой серьезное сопротивление противника, так что корпус не сможет перейти в наступление через Двину в районе Уллы ранее полудня 6 июля, пока не будет переброшено достаточно сил»[237]. Началась подготовка к решительному штурму советских позиций. У 4-й танковой армии были запрошены четыре мостовых парка — переправы для танков и тяжелой техники должны были быть построены как можно быстрее. Подготовку сдерживали проливные дожди, сделавшие местность вне дорог практически непроходимой. Советская сторона была вынуждена пассивно ждать своей участи, ограничиваясь артобстрелом деятельно готовящихся к наступлению немцев.

Тем не менее германское командование было отнюдь не в восторге оттого, что советские позиции нужно брать штурмом. 6 июля в журнале боевых действий 3-й танковой группы с досадой отмечалось: «Медленное продвижение наших войск, причиной которого являлись исключительно сложные дорожные условия, оставило противнику время для организации планомерной обороны Двины». Планомерной ее было назвать, конечно, трудно. Если не считать Полоцкого УРа, оборона готовилась и занималась наспех.

Наконец 7 июля оборонительные позиции 186-й стрелковой дивизии были атакованы сразу в двух местах силами 20-й танковой и 20-й моторизованной дивизий XXXIX корпуса. Первая наступала у Уллы, вторая — у Бешенковичей. Мосты через Западную Двину у этих двух населенных пунктов были взорваны при приближении противника — еще 5 июля. Однако взорванные мосты не стали серьезным сдерживающим фактором. В журнале боевых действий 3-й танковой группы указывалось: «Сопротивление противника незначительное, очевидно, ввиду нанесенного удара пикирующих бомбардировщиков». Действительно, как вспоминал сам Бирюков, «большая часть артиллерии, попав на огневых позициях под удары авиации, оказалась выведенной из строя». Нельзя в очередной раз не отметить, что картина эта была типичной для лета 1941 г. После образования плацдармов началось строительство мостов для переправы техники. У Бешенковичей мост был готов в 21.50 7 июля, у Уллы — к 9.00 следующего дня. На стороне немцев было как преимущество в численности, так и в подвижности частей. Но самое главное — на их стороне была инициатива. Генерал Бирюков просто не располагал достаточными силами для активного противодействия врагу. Сбор сколь-нибудь сильного ударного кулака против одного немецкого плацдарма автоматически означал обнажение остального фронта. Оставалось надеяться на меры пассивного противодействия.

Получив возможность наступать сразу двумя соединениями, немцы сразу же пошли по пути «канн» — сражения на окружение. Сразу две немецкие дивизии, прорвавшись с плацдармов через разреженные боевые порядки полков дивизии Бирюкова, продолжили наступление и захватили рубеж железной дороги Витебск — Полоцк. Только что выгрузившийся из эшелонов стрелковый батальон уже не мог радикально изменить обстановку. Большая часть 186-й стрелковой дивизии была окружена. Бирюков вспоминал: «Основные силы гитлеровцев устремились в сторону Витебска и Городка. Против нас в районах Шумилино, ст. Сиротино и вдоль железной дороги к юго-востоку оставлено прикрытие из отдельных танков и танкеток, между которыми курсируют бронемашины и мотоциклы»[238]. Командир 62-го корпуса предложил отвести дивизию назад, командарм Ершаков, напротив, требовал восстановить положение по рубежу Западной Двины. Но ни тот ни другой приказ уже не соответствовал обстановке. Бирюков отдал приказ на отход. Оставив рубеж Западной Двины, части 186-й дивизии и Лепельского училища отступали к железной дороге. Как вспоминал генерал Бирюков, было принято решение «в течение дня 9 июля собрать все силы дивизии, а вечером, перед сумерками, осуществить прорыв в направлении ст. Сиротино». В распоряжении командира дивизии еще оставались два дивизиона артполка. Они обеспечивали прорыв 10-минутным огневым налетом. Сигнал к атаке по ошибке был дан раньше наступления сумерек, но отказываться от прорыва было уже поздно. Однако эта отчаянная атака оказалась для немцев неожиданностью, и около 3 тыс. человек из состава 186-й стрелковой дивизии вырвались из западни. Через три дня они вышли на позиции своих войск. Согласно донесению о боевом и численном составе штаба Западного фронта от 10 июля 1941 г., 186-я стрелковая дивизия насчитывала 13 781 человека. Учитывая, что 10 июля соединение прорывалось из «котла», эти данные явно относятся к состоянию соединения несколькими днями ранее. Вот так просто и буднично было разбито одно из соединений армии из внутренних округов.

Энергичное наступление сразу на нескольких направлениях принесло немцам успех. Неудача LVII корпуса на плацдарме у Диены была перекрыта успешными действиями его соседа. XXXIX моторизованный корпус теперь мог беспрепятственно продвигаться на Витебск и Городок по северному берегу Западной Двины. Напомню, что только за день до этого, 8 июля, в разговоре с фон Боком Гот говорил о «последней попытке» прорыва советской обороны. Менее чем через сутки произошел перелом, ситуация резко изменилась в пользу немцев. Успех в прорыве обороны под Уллой и Бешенковичами был если не неожиданным, но ни в коей мере не предопределенным с точки зрения германского командования.

Первыми к ключевым пунктам в глубине построения советских войск вышли разведывательные батальоны подвижных соединений группы Гота. Бронемашины разведбатов в меньшей степени зависели от грузоподъемности мостов. Фактически в германских танковых войсках разведподразделения становились еще одним мотопехотным батальоном, усиленным бронетехникой. В 8.00 9 июля в Городок ворвался разведбат 20-й танковой дивизии, час спустя в западную часть Витебска вошел разведбат 20-й моторизованной дивизии. В журнале боевых действий 3-й танковой группы взятие Витебска сопровождалось следующим комментарием: «Слабое сопротивление противника. Город горит, подожженный террористическими группами и самим населением». Однако бой в Витебске шел весь день. Немецкому разведбату также удалось захватить неповрежденным железнодорожный мост в Витебске. Все остальные мосты успели взорвать. Город также не принес немцам обильных трофеев — все склады оказались уничтожены.

Для командующего группой армий «Центр» известие о выходе к Витебску стало радостной новостью. Фон Бок записал в дневнике: «Я сейчас же позвонил начальнику штаба 2-го воздушного флота Шейдеман и попросил его задействовать максимальное число самолетов для поддержки наступления танковой группы. До сих пор это была единственная, впрочем, весьма настоятельная просьба, с которой я обратился ко 2-му воздушному флоту». На волне успеха Гот даже стал любимчиком командования группы армий. Какое-то время даже рассматривалась возможность объединить две танковые группы под его командованием. Положа руку на сердце, это решение было бы правильным. Клюге с трудом управлялся с Гудерианом и к тому же не имел опыта руководства подвижными соединениями. Однако, к счастью для советского командования, в группе армий «Центр» по политическим мотивам от возвышения Гота до командующего двумя танковыми группами все же отказались.

Для советского командования прорыв немцев к Витебску стал шоком. Новость о ворвавшихся в город немецких частях породила если не панику, то большую тревогу. О серьезности ситуации красноречиво свидетельствует разговор, состоявшийся между командующим фронтом Тимошенко и начальником штаба 22-й армии Захаровым в ночь с 9 на 10 июля. Комфронтом сразу обрушился на командование армии с градом разнообразных обвинений:

«Тимошенко: Вы очень плохо, по-бюрократически управляете войсками. Вы буквально целыми днями ничего не знаете о действиях войск. Нельзя быть таким начальником. [Части] 186 сд оставили фронт, открыли дорогу на Витебск, и противник занял сев.-вост. окраину города. Примите решительные меры к ликвидации противника, прорвавшегося на Витебск и захватившего в районе Борковичи. С утра применить всякие зажигательные средства, которые прислал командующий. Все полностью применять разрешается. Положение на участке 112 сд. Надо прежде всего сделать решительные усилия, отбить противника, имея лучше подготовленную запасную оборонительную позицию. Выводить полки и дивизии по приказу, а не самовольно и делать как отдельный случай. Данная просьба относительно 112 сд не имеет принципиального значения. Она не дает никакого сокращения фронта и никакой возможности выгодной группировки. Руководить и влиять на ход боевых действий надо лучше, чем Вы до сих пор делали. Понятна ли Вам задача? Имеете ли Вы возможность немедленно передать для исполнения и уведомить командующего?

Захаров: Кто это говорит?

Тимошенко: Я же Вам сказал — говорит хозяин, товарищ Т. Понятно?

Захаров: Докладываю: Ершаков в районе Себеж, руководит боем. Связь с ним имею только через делегатов.

Второе. В районе Городок-Сиротино мною высланы два противотанковых дивизиона 85-мм пушек (24 пушки) для уничтожения ворвавшихся танков.

Третье. Из районе Невель выслана 214 сд с целью восстановления положения (дивизия только что прибыла).

Четвертое. Генералу Карманову (штакор Пруды) приказано собрать 186 сд и совместно с частями Курочкина восстановить положение. На участке высланная мной боевая разведка в расположение 186 сд донесла, что в районе Пруды находится 238 сп. Остальные не найдены. В районе Обола около батальона красных полков.

Пятое. Только мне никто не мог доложить о противнике кроме того, что авиация его бомбит каждую пушку, пулемет, отдельную машину…

Тимошенко: Прекратите эту брехню. Она уже надоела. Вам эту брехню передают, видимо, потому, что у Вас в штабе развелось любопытство. Чтобы я больше не слышал сказок о беспредметных известиях. Пехота от авиации не бежит, а, зарывшись в землю, ждет и встречает наступление наземных войск жестоким огнем и уничтожает врага. Против обнаглевших летчиков противника у пехоты имеется много средств противовоздушной обороны. Имейте в виду, что[бы] впредь такого управления не было. Учтите — сегодня Конев имеет задачу помочь делу разгрома противника в районе Витебска Учтите также, что Курочкин завтра или, точнее, сегодня нанесет удар подвижными средствами на Бешенковичи. Ваши действия увязать с Курочкиным и Коневым. Все.

Захаров: Все, понятно.

Тимошенко: Понятна ли задача?

Захаров: Задачу понял. Понятно.

Тимошенко: Все, до свидания»[239].

Разговор, как мы видим, был довольно резким. Жалобы на немецкую авиацию навязли в зубах, но в данном случае для них все же были основания. Путь танковой группе Гота прокладывали пикировщики VIII авиакорпуса Рихтгоффена. Ни на одном другом участке советско-германского фронта не было столь эффективной воздушной поддержки с воздуха наступления танков и пехоты вермахта. Причем дело было не только в самом наличии мощного авиасоединения на данном участке, а в хорошей организации взаимодействия с ним. Сам фон Бок отмечал в дневнике: «У Гота отлично налажено сотрудничество с Рихтгоффеном». Если рецепт для пехоты под ударом «Штук» Тимошенко озвучил («закопаться в землю»), то такого же универсального рецепта для артиллерии не существовало. Гаубицы и пушки советских дивизий того времени даже на оборудованных позициях были крайне уязвимы для ударов с воздуха. Радикально решила бы проблему полностью бронированная самоходная гаубичная артиллерия, но ее у Красной (Советской) армии не будет еще лет двадцать. Уничтожение же артиллерии предопределяло последующую неудачу боя, пехоты. Даже если последняя выдерживала бомбежку «Штук», сидя в окопах. При хорошем взаимодействии с пикировщиками до предела сокращалось время между их ударом и атакой немцами советских позиций. Натиск пехоты следовал еще до того, как красноармейцы успевали прийти в себя от разрывов мощных авиабомб. Так что Тимошенко совершенно напрасно отмахивался от авиации противника как важного действующего фактора в боях на Витебском направлении.

Одновременно из разговора Тимошенко с Захаровым хорошо видно, что внимание командования 22-й армии было распылено между несколькими участками ее непомерно широкого фронта. Сам Ершаков в критический для всей обороны момент находился на правом фланге своей армии, где позиции на Себежском УРе трещали под ударами немецкой пехоты группы армий «Север». Участок же 186-й стрелковой дивизии оказался в какой-то мере обделен вниманием и резервами. Их оттягивали Себежское направление и плацдарм у Диены под Полоцком. Эффективно бороться еще с двумя немецкими плацдармами было попросту нечем.

Обвинение в потере управления и связи со стороны Тимошенко в адрес штаба 22-й армии, конечно же, выглядит серьезно. Но не следует делать из него далеко идущих выводов. Нужно быть реалистами и осознавать действительные возможности связи обеих сторон образца 1941 г. В стане противника все было не так хорошо, как принято считать. Так, в журнале боевых действий группы Гота можно обнаружить, например, такую запись: «Состояние атмосферы делает практически невозможной связь в дивизиях. Штаб танковой группы получает мало донесений и основывается главным образом на данных авиаразведки VIII авиакорпуса». Именно эта цитата взята из записей за 4 июля 1941 г., но вообще жалобы на потерю связи встречаются на страницах ЖБД многих немецких соединений и объединений с завидным постоянством. Понятно, что, если бы противники поменялись местами, перерывы связи могли иметь столь же печальные последствия для немцев. Улучшение управления войсками со стороны советского командования, скорее всего, улучшило бы ситуацию. Но было бы наивным считать, что оно бы принципиально изменило ход боевых действий. Быстрота реакции имеет значение, когда есть чем реагировать, т. е. от наличия резервов и их подвижности. Главными факторами боев на Западной Двине оставались: владение инициативой, плотность построения войск сторон и соотношение сил на направлениях главных ударов.

Так или иначе, прорыв немцев к Витебску был одним из переломных моментов Смоленского сражения. Уже в вечернем донесении от 9 июля группы армий «Центр» констатировалось: «Успешными действиями 3-й танковой группы на р. Зап. Двина в направлении Витебск и наступлением с плацдарма Диена в направлении Полоцк оборонительный фронт противника на р. Зап. Двина в основном прорван»[240]. Следующий ход был понятен и предсказуем. В том же донесении намерения группы армий были сформулированы кратко, но вполне определенно: «3-я танковая группа продолжает наступление, нанося главный удар через Витебск в направлении сев. Смоленск».

К чести советского командования нужно отметить, что попытка вырвать у противника успех или хотя бы уменьшить его последствия была предпринята. Полоцкий УР продолжал держаться подобно волнолому посреди волн немецкого наступления. С опорой на него можно было предпринимать удары во фланг и тыл наступающему противнику. 22-я армия усиливалась частью сил выгружавшейся в Невеле 48-й танковой дивизии и 214-й стрелковой дивизией из резерва фронта (прибывшей из Харьковского военного округа).

11 июля Ершаков отдает приказ на контрудар. 62-му корпусу (174, 214, 186-й сд) предписывалось во взаимодействии с частями 19-й армии с утра 12 июля организовать наступление с целью уничтожения прорвавшегося на северный берег Двины противника. В Полоцком УРе оставить не более одного усиленного стрелкового полка, а остальными частями наступать в направлении станции Оболь (от Полоцка на Витебск вдоль железной дороги). Остатки 186-й стрелковой дивизии должны были наступать на Стодолище. 214-я стрелковая дивизия из района севернее М.Городок в направлении станции Сиротино, станции Ловша. Таким образом командующий 22-й армией решил концентрическим ударом сил 214-й стрелковой дивизии совместно с частями 19-й армии с севера и востока и 174-й дивизии с запада отрезать группировку немцев, прорвавшуюся к Городку, от переправ через Зап. Двину. Решение было разумное, но его выполнение было сопряжено с большими трудностями. Назначенные для него дивизии, за исключением вновь прибывшей 214-й, были основательно потрепаны в предыдущих боях, потеряли много людей, техники и вооружения. Собственно, боевой потенциал дивизии комбрига Зыгина был существенно снижен атаками на плацдарм у Диены.

Тем временем германское командование принимало меры для развития наступления на направлении, где наметился наибольший успех. 18-я моторизованная дивизия снималась со штурма Полоцкого УРа и направлялась в затылок 20-й танковой дивизии через Уллу. В журнале боевых действий 3-й танковой группы указывалось: «Из-за тяжелого и медленного продвижения 19-й тд [последовал] отказ от намерения быстро выйти к Полоцку и Невелю. Несмотря на первый неожиданный успех у Диены, этот участок фронта постепенно стал местом затяжных боев с переменным успехом, которые в конечном счете лишились всякой перспективы»[241]. Новой целью LVII моторизованного корпуса становится Невель. Также с запада к Двине начала подходить пехота немецких полевых армий. К плацдарму у Диены вышел XXIII армейский корпус в составе 86, 110 и 206-й пехотных дивизий. Он временно подчинялся Готу. Теперь Полоцкому УРу предстояло выдержать удар немецкой пехоты.

Один взгляд на поле грядущей брани за несколько часов до назначенного контрудара отнюдь не внушал энтузиазма. Авиаразведкой в 5 часов 35 минут 12 июля отмечалось движение немецких мотомехколонн сплошной массой от Уллы на Сиротино, от Бешенковичи на Витебск, из Сиротино на Городок. Одним словом, дороги на северном берегу Зап. Двины были запружены колоннами немецких механизированных соединений. Обилие транспорта не должно удивлять — на это направление была переброшена также 18-я моторизованная дивизия. Скорее всего, ее части также попали в поле зрения наших летчиков. Отдельные немецкие танки и машины с мотопехотой устремились вдоль большака на Невель. Таким образом, 11 июля немцам удалось развить свой прорыв на север и расширить в стороны. Собственно, даже для «волнолома» Полоцкого УРа возникла угроза его обхода с востока.

В создавшейся обстановке намеченный на 12 июля контрудар стремительно утрачивал свое значение. Более того, он фактически не состоялся. Остатки 186-й стрелковой дивизии приводили себя в порядок. Ее 238-й полк, атаковавший станцию Ловша, успеха не достиг. 214-я стрелковая дивизия, двигаясь с севера, встретила противника в 2 км севернее Городка и ввязалась с ним в бой. Против Полоцкого УРа немцы усилили свои атаки и связали основные силы 174-й дивизии Зыгина. 19-я армия в условиях незавершенного сосредоточения своих сил в районе Витебска под ударами противника начала отходить на восток.

Таким образом, вместо наступления части левого крыла 22-й армии с трудом сдерживали натиск противника. Ни о каком разгроме прорвавшегося на северный берег Зап. Двины противника уже не могло быть и речи. Прорыв обороны противником на Витебском направлении был завершен.

Нельзя сказать, что в стане противника оценка боев за Западную Двину была однозначно положительной. В журнале боевых действий 3-й танковой группы было сказано: «Бои последних дней сопровождались существенными потерями в людях и технике, в том числе в танках. В связи с этим встал вопрос, не следовало ли сделать наступление через Двину очередным этапом операции, в начале которого должны были действовать пехотные дивизии, чтобы подвижные соединения могли потом двигаться на Москву свежими силами»[242].

Такой вариант рассматривался как в штабе группы армий «Центр», так и в 9-й армии, т. е. подтянуть пехотные соединения и атаковать советскую оборону на Западной Двине сразу крупными силами. Тем не менее принятое решение было сочтено правильным. В журнале боевых действий группы Гота указывалось: «Командование 3-й тгр вместе с командованием группы армий и 4-й ТА считало необходимым при любых обстоятельствах попытаться осуществить переправу через Двину, прежде чем противнику удастся организовать хорошо подготовленную оборону рубежа Двины. Понесенные при этом потери в офицерах, танках и грузовиках следовало считать неизбежными, даже если при дальнейшем продвижении к Москве их будет не хватать. Не следовало бояться использовать подвижные соединения для наступления через реку, поскольку все зависело от того, удастся ли использовать выигрыш во времени и не застрять».

Тем не менее Гот позднее в мемуарах с видимым сожалением написал: «Сейчас следует сказать, что было бы целесообразнее сосредоточить усилия танковых частей на одном участке. «Перешеек» между Оршей и Витебском, где в июле 1812 года русские дали сражение французскому императору, имел все же ширину 70 километров, так что пространства для действий трех танковых дивизий было вполне достаточно. Если бы трем танковым дивизиям была поставлена задача наступать через этот «перешеек», а моторизованным дивизиям — прикрыть их на Западной Двине, на участке Улла — Витебск, то успех был бы несравненно большим, чем это получилось, когда силы, распыленные на 130-километровом фронте, наносили удар в двух местах»[243].

В стане советского руководства, впрочем, тоже не было единства мнений. В течение уже семи дней части 22-й армии на всем фронте вели напряженные бои, оказывая упорное сопротивление наступавшему противнику. Растянутость фронта привела к прорыву обороны армии. Создалась угроза полного окружения и разгрома ее войск по частям. Дальнейшее сопротивление на занимаемом рубеже, несмотря на то что Полоцкий УР еще держался, угрожало тяжелыми осложнениями в ближайшие несколько дней. Учитывая это, командарм-22 Ершаков доносил Главнокомандующему Западного направления:

«В связи с растянутостью фронта и малочисленным составом частей имеются разрывы в линии фронта на правом фланге оз. Свибло, оз. Лисно (45 км). На левом фланге, между ст. Горяны, Городок на фронте 50 км, где обороняются остатки 186-й дивизии.

Во избежание разрыва армии на две группы и в целях сокращения общей протяженности фронта, а отсюда возможности создания резервов для нанесения контрударов противнику прошу:

а) разрешить отвести части армии на оборонительный рубеж ст. Забелье, оз. Усвоя, оз. Езерищево, оз. Сенница;

б) все боевые и хозяйственные сооружения Полоцкого УРа взорвать…

Отход войск армии прошу разрешить начать в ночь с 14 на 15 июля 1941 года».

Однако ответ последовал только 16 июля. В нем Главнокомандующий Западного направления согласился с выводами командарма-22 и указал: «Задержка 174 дивизии в Полоцком УРе недопустима, требуется немедленная перегруппировка этой дивизии на левый фланг для активных действий. Особенное внимание должно быть уделено крепости и активности ваших флангов и активность на Витебск для соединения с 19-й армией в районе Витебска. Приказываю спокойно, изматывая противника, последовательно отводить армию…».

Таким образом, только через два дня после доклада Ершакова он получил разрешение на отход от вышестоящего командования. Однако независимо от наличия или отсутствия приказов и разрешений сверху войска 22-й армии отходили на восток под нажимом противника. На Себежском направлении под ударами пехоты группы армий «Север» была потеряна Идрица. 112-я и 98-я стрелковые дивизии оставили рубеж Западной Двины. 214-я пехотная дивизия вела упорные бои за Городок.

Положение в Полоцком УРе впервые стало угрожающим в том смысле, что немецкая пехота была готова прорвать его оборону таранным ударом. К 13 июля на южном фасе укрепрайона сосредоточился VI армейский корпус немцев в составе двух дивизий. Были подтянуты тяжелые орудия калибром до 240 мм. Целый армейский корпус немцев был куда более серьезным противником, нежели одна моторизованная дивизия (с двумя полками мотопехоты). Удар немецкой мотопехоты ДОТы «линии Сталина» с успехом выдержали. Пехотные дивизии с более сильным артиллерийским звеном и более многочисленной пехотой (три полка) были куда более опасным противником. Полоцкому УРу предстояло спеть свою лебединую песню.

В 6.00 утра берлинского времени 15 июля загремела артиллерийская подготовка. В течение часа артиллерия VI армейского корпуса расстреливала ДОТы. По воспоминаниям военного врача из 6-й пехотной дивизии Генриха Хаапе, удивление вызывал сам факт, что русские сооружения продолжали стоять в этом огне. Когда артиллерия перенесла огонь в глубину, немецкие штурмовые группы начали борьбу за ДОТы. Применяя огнеметы и подрывные заряды, только 18-й полк 6-й пехотной дивизии к середине дня уничтожил пять ДОТов. Гарнизоны ДОТов сражались с ожесточением, в плен к немцам попало только несколько тяжелораненых бойцов. Всего за день боев VI корпус отчитался о 32 ДОТах «новейшей конструкции»[244], 17 ДОТах типа Б и 30 прочих бетонированных сооружениях. Прорвав оборону южного фаса УРа, немцы вышли к южной части Полоцка. В 13.34 берлинского времени прогремели мощные взрывы — это советскими саперами были взорваны мосты через Западную Двину. Вскоре последовал еще один мощный взрыв — была подорвана городская нефтебаза. Одновременно XXIII армейский корпус продолжил штурм участка Полоцкого УРа на северном берегу Двины. Оборона здесь была взломана, и 86-я пехотная дивизия уже в середине дня 15 июля входит в Полоцк с севера. Отход советских войск из Полоцка происходил в ночь с 15 на 16 июля. Части 174-й стрелковой дивизии комбрига Зыгина начали отходить в направлении Невеля. Последний участок «линии Сталина» в Белоруссии был оставлен. Нельзя не отметить, что немцы были вынуждены брать его с боем и нести потери даже в условиях глубокого обхода флангов дивизии Зыгина.

Как это часто случается, отход привел к потере связи между штабом 22-й армии и подчиненными ей соединениями. Связь с 51-м корпусом была полностью потеряна, связь с 62-м корпусом поддерживалась с перебоями. Дивизии не имели связи со штабами корпусов и изредка по радио или «делегатами связи» сообщали о своем положении. Основной целью отхода было сокращение обороняемого фронта с выводом в резерв двух стрелковых и одной танковой дивизии (170-й и 179-й сд, 48-й тд). По мысли командующего, последние после отвода на доукомплектование могли быть скоро вновь введены в бой.

Однако отходящим советским стрелковым частям предстояло посоревноваться в подвижности с немецкими подвижными соединениями LVII моторизованного корпуса. Этот корпус танковой группы Гота был оставлен на вспомогательном по отношению к Смоленску направлении. По большому счету, это был не трезвый расчет, а месть за упорное сопротивление в начале июля.

Контрудар в районе Сенно, Лепель

Быстрое развитие боевых действий поставило армии второго стратегического эшелона перед необходимостью уже с 3 июля войти в непосредственное соприкосновение с наступавшими германскими войсками. Развивая наступление на Лепельском направлении, немцы уже вечером 2 июля мощным артиллерийским огнем вынудили к отходу пограничный отряд, охранявший переправы в районе Березино (западнее Лепеля). Сам Лепель прикрывался сводным отрядом курсантов минометного училища, Виленского пехотного училища и 103-го противотанкового дивизиона. Мосты в Лепеле были взорваны. Однако, как это чаще всего случалось, взорванные мосты не стали для немцев причиной длительной задержки. 3 июля немецкая мотопехота форсировала Березину юго-западнее Лепеля, и к исходу дня город был оставлен советскими войсками. В район Лепеля вышли 7-я и 20-я танковые дивизии 3-й танковой группы. От Лепеля немецкие танки направились к Полоцку и Витебску.

Этот район издавна получил наименование «Смоленские ворота». Действительно, здесь русло Днепра изгибается у Орши и словно пропускает идущие с запада полчища захватчиков на восток, к Смоленску. Изгиб Западной Двины также открывает путь для движения на восток без ее форсирования. Такой выгодный для наступления «коридор» был, безусловно, одним из наиболее вероятных направлений наступления германских войск. Для его защиты из Орловского военного округа выдвигалась 20-я армия генерал-лейтенанта Ф.Н. Ремезова. Вскоре его сменил 40-летний генерал-лейтенант П.А. Курочкин. Павел Алексеевич был бывшим кавалеристом, закончившим незадолго до войны Академию им. М.В. Фрунзе. В сентябре 1939 г. он был начальником штаба армейской кавалерийской группы Украинского фронта.